Виктор Смирнов - Адъютант его превосходительства. Том 2. Книга 3. Милосердие палача. Книга 4. Багровые ковыли

Легкий летний сквозняк гонял по опустевшим улицам обрывки объявлений, афиш и различных реклам. Махноград вновь возвращался к своему исконному названию — Гуляйполе.

У Миронова был собачий нюх, и однажды, почуяв в воздухе легкий запах гари, он понял, что пора как можно скорее уносить ноги. Заранее была куплена шустрая лошадка и линейка на подрессоренных колесах, и были заботливо припрятаны документы на случай внезапной встречи как с красными, так и с белыми. Главное только не забыть, в каком кармане какие бумаги лежат.

Снабдил документами Миронова Иосиф Гутман-Эмигрант, с которым он подружился сразу по приезде сюда. Ювелирное искусство Оси Эмигранта подделывать любые штампы, печати, тексты и подписи восхищало Миронова. Два авантюриста быстро нашли общий язык. В знак восхищения Осиным искусством Миронов предложил ему бесплатно преподать основы еще одного прибыльного дела — вскрытия сейфов. Но Ося отказался. Он задумал бежать из Гуляйполя и сейчас паковал свой «инструмент».

— Желаю и вам, Юрий Александрович, не медлить, — сказал Ося. — Всех денег не заработаешь. Денег много, да вот голова, знаете ли, одна. Сейчас здесь начнутся трудные времена, так называемый бутерброд.

— Что? Какой еще бутерброд? — не понял Миронов.

— Ну сверху — большевики, снизу — Врангель. И кончится все это большой перепалкой, в которой мало кто уцелеет.

— А вы — опять в Америку? — спросил Миронов.

— Кто знает, — уклончиво ответил Ося. — Если вы думаете, что в Америке легкая жизнь, то вы ошибаетесь. Не знаю, как вы, дворяне, но мы, бедные евреи, вынуждены пробиваться сами, начиная с чесночной похлебки. И все — своим трудом.

— Я тоже, знаете ли, тружусь, — ответил Миронов, не обидевшись. — Как и вы, на ниве, можно сказать, просвещения.

Они квартировали вместе, в одной хате, и засыпали поздно: Ося трудился над документами, портя зрение при свете керосинки, а бывший граф в казино «Парадиз» знакомил махновских гуляк с элементарными принципами игры в рулетку.

В эту ночь они легли часа в два, пожелав друг другу доброго пробуждения, но пробудился Миронов уже один: Ося исчез, и, по-видимому, навсегда. Миронов на всякий случай осмотрел свои чемоданы и коробки. Ося ничего не взял. Он был честный мошенник.

Миронов понял, что и ему надо грузить чемоданы на линейку, не дожидаясь, когда грянет гром. Пробираться Миронов решил в Одессу. Одесса всегда спасет, выручит. Он предусмотрительно нанял проводника, пропившегося вдрызг калеку-махновца, который вдоль и поперек исходил походами все эти края, знал каждую балочку, каждый гаек и едва ли не каждого крестьянина на близлежащих хуторах.

И в ту самую минуту, когда Миронов заканчивал закладывать линейку, готовый тронуться в путь, мимо его двора проехала бричка, окруженная всадниками. На ней восседали ездовой и редко появляющийся в Гуляйполе махновский разведчик Савельев. Он гордо смотрел по сторонам, придерживая руками два грубо сколоченных снарядных ящика, как бы оберегая их от окруживших бричку махновцев. Сзади, как на похоронной процессии, понуро брели, подгоняемые верховыми, четверо пленных.

Миронов всегда отличался любознательностью и поэтому, оставив запрягать коня, вышел на улицу, спросил у проходящих мимо возбужденных махновцев:

— Что-нибудь случилось?

— Чекистов поймали…

— Подумаешь, невидаль, — разочарованно сказал Миронов.

— Ты дальше слухай. При их, при чекистах, значит, ящики, а в тех ящиках полным-полно золота.

Золото! Если бы не это слово, заставившее затрепетать сердце, Миронов вскоре уже был бы бог знает где и ему не пришлось бы пережить еще целую охапку смертельных приключений. Но слово было сказано, и слово это было — золото.

Позже Миронов вместе с бездельничающими махновцами сидел на ярмарочной площади возле дома, в котором теперь размещался культпросветотдел и где, что тоже было всем известно, находилась батькина скарбница. Здесь же, на этой площади, по прикидкам махновцев, должна была в скором времени подняться и доставленная из Парижа Эйфелева башня.

Четверо дюжих махновцев занесли ящики в дом, и тотчас возле входных дверей встали двое часовых с винтовками.

Вскрывать ящики решили при Несторе Ивановиче, чтоб потешить его душу. Что Махно по такому случаю приедет в Гуляйполе, никто не сомневался.

Между кучками сидящих на площади махновцев именинником ходил Савельев и в который раз подробно рассказывал, как он сумел обмануть не только мариупольских, но и харьковских чекистов и с помощью хитрости взял у них целую гору, несколько пудов золота.

— Чего только там нет! И золото, и бриллианты, всякие цацки на золотых цепках, золотые часы…

Когда-то эту площадь до отказа заполняли митинги анархистов, шли диспуты местных теоретиков с приезжими видными большевиками. Здесь выступали с трибун Лев Каменев, Петр Дыбенко и Климент Ворошилов. Идейная, полная героизма жизнь куда-то упорхнула, и теперь — парадокс судьбы — умы махновцев смущали не большевистские эмиссары с проповедями о будущем коммунизме, а Ильюха Савельев, занимающий их россказнями о своем походе за золотом.

Батько, к великому огорчению гуляйпольских аборигенов, не приехал, а прислал вместо себя верного помощника Леву Задова.

Лева был здесь совсем недавно, чуть больше недели назад. Но перемены, происшедшие в городе за такой короткий срок, его поразили. Словно сменили декорации. Прежние были из спектакля про жизнь богатеев, нынешние же — из убогой и беспросветной жизни бедняков. Те же дома, те же улицы, площади, только все какое-то серое, унылое, выцветшее.

При виде трепетавшей на столбе афиши, обещавшей «известную в Одессе диву, которая изобразит сцену купания в море», Левка сплюнул. Едущие сзади ординарцы сорвали листок и бросили под копыта коням.

Но ведь остались еще в Гуляйполе серьезные мужики: почему же они терпят такое непотребство! Тьфу… Видно, меняются люди, мельчают. А какие личности еще совсем недавно здесь блистали! Почему-то вспомнилась Маруся Никифорова. Что за женщина! Когда она говорила, когда призывала к безмотивному уничтожению всех представителей буржуазии, толпы сходились ее послушать. Мужики приезжали из дальних сел, даже из греческих, даже колонисты из еврейских поселений. Тем более что выступления зачастую сопровождались раздачей экспроприированных отрядом Маруси вещей и денег.

А уж горяча была! Сама любила ликвидировать пленных. Даже батько на этой почве с ней разошелся: «Это, мол, политические излишества». И назвал ее так, что кличка приклеилась к Марусе навсегда: «Мать-экспроприаторша». Да, любила атаманша пограбить. Оно и понятно, что хорошего видела она, работая — до революции — посудомойкой на водочном заводе?