Виктор Смирнов - Адъютант его превосходительства. Том 2. Книга 3. Милосердие палача. Книга 4. Багровые ковыли

Вокруг все звенело, шуршало и квакало, от реки несло летней болотистой сыростью. Убежать отсюда ночью, скрутив добродушного часового, не составило бы большого труда, но Кольцов не собирался этого делать. Самое страшное осталось позади, его не расстреляли, он нашел хоть какое-то взаимопонимание с Задовым и надеялся через него поближе сойтись с Нестором Махно. Быть может, удастся склонить батьку к миру или хотя бы к временному перемирию. Сейчас, когда Республика разрывалась на двух фронтах, Кольцов считал это важным и необходимым.

— Чего тебя не сменяют? — сочувственно спросил Кольцов у часового. — Гляжу, третьи сутки без сна.

— Отосплюсь. Левка вчера сказал, что вас сегодня отправят, и тогда мне передых дадут, — обрадованно сообщил часовой.

— Не сказал куда?

— Не-а. Може, расстреляют, а може — до гурту, — задумчиво сказал хлопец.

— До какого еще гурту?

— Тут ночью мой землячок с Гуляйполя прибегал, мы с им парой слов перекинулись. Рассказывает, в Гуляйполе чекистов с золотом доставили. Так, может, и вас туда, до них?

— Ну что ты говоришь! — даже возмутился Кольцов. — Какое отношение имеют чекисты к золоту?

— Вам, конечно, виднее, вы грамотнее. А только мой землячок при скарбнице состоит, охраняет. Он не сбрешет, — упрямо повторил охранник. — Ну вроде чекисты у буржуев золото реквизировали, а наши их перехитрили. Два, говорит, сундука.

— И много чекистов? — поинтересовался Кольцов.

— Трое чи четверо. Трое, рассказывал, точно чекисты, а четвертый то ли ихний начальник, то ли какой профессор. Бо одет во все городское и в очках на мутузочке.

Кольцов какое-то время молча переваривал полученную информацию. Вполне, конечно, могло быть, что чекисты вывозили какие-то ценности из районов, куда подходили белые. А сопровождал это богатство какой-нибудь банковский служащий.

Потом, как в каком-то хитроумном калейдоскопе, все эти сообщенные часовым факты вдруг видоизменились и приобрели совершенно иную окраску. Откуда-то издалека, из глубины сознания, возникла харьковская знакомая Лена, и прозвучала произнесенная ею фраза: «Иван Платонович просил передать, что уехал ненадолго по хозяйственным делам».

Если бы Иван Платонович отправился менять какое-то барахлишко на продукты, как это делали почти все горожане, то не сказал бы, что уехал. Менять обычно ходили по близлежащим окрестным селам. И не сказал бы он, что «по хозяйственным делам», так как обмен барахлишка на продукты не считался делом предосудительным и вещи называли своими именами. А уж тем более не скрывали это от хороших знакомых.

Это навело Кольцова на мысль, что Иван Платонович отправился куда-то не по личным, а по служебным делам… И вполне возможно, что в ЧК ему поручили «хозяйственное дело» — вывезти ценности. Если в своих размышлениях Кольцов на верном пути, то это значит, что «профессором», «одетым в городское», «в очках с мутузочкой», то есть в пенсне, вполне мог быть Иван Платонович.

— Не сказал тебе землячок, как он выглядит, этот профессор? А может, фамилию назвал? Не припомнишь? — с надеждой спросил у охранника Кольцов.

— Не-а. Сказал только, шо профессор, и еще про очки с мутузочкой. А больше ничего.

Новый камень лег на душу Кольцова. Не мог он, не имел права оставить в беде четверых, пусть и не знакомых ему людей, товарищей по общей борьбе, по общему делу. Тем более что одним из них вполне мог быть близкий ему, родной человек. Кольцов знал, над всеми ними нависла реальная угроза смерти. Вряд ли Махно, не щадящий чекистов, сохранит им жизнь.

Лева Задов въехал во двор, придерживая за уздечку крепенького карего конька. Небольшой был этот второй конек, не барского происхождения, но вынослив и понятлив, как и всякий конь с крестьянского двора. Сопровождавшие Леву всадники остались ждать у ворот, отчего Кольцов понял, что Задов заехал за ним.

— Верхи ездишь, комиссар? — спросил махновский контрразведчик у Кольцова.

— Случалось.

— Ну так садись!

…Медленно одолели несколько болот, причем, хотя Левка и определял путь по каким-то ему одному известным знакам и вешкам, лошади погружались в чавкающую жижу по самое брюхо так, что приходилось приподнимать сапоги. Между первым и вторым болотом их окликнул патруль, но, узнав голос Задова, так и не высунулся из верболоза, откуда явственно тянуло запахом самосада.

Несомненно, к логову батьки на реке Волчьей пробраться было нелегко. Наконец болота кончились. Фыркая, лошади выбрались на песчаный берег и узкой, не разбитой, видимо, тщательно оберегаемой от чужих глаз тропкой пошли одна за другой через камыш и верболоз. Потом и эта густая заросль осталась позади. Перед ними расстилался привычный местный пейзаж: сухая степь, да ковыли, да небольшие балочки, да курганы. Будто и не было реки, болот и комарья.

Все это время ехали молча. Мятое со сна и от этого казавшееся еще более массивным, чем обычно, лицо Левки выражало какую-то озабоченность. Когда поскакали по степи, дал знак сопровождавшим его ординарцам, чтоб отстали. Наконец сказал Кольцову:

— Дело такое. Батько тебя отпускает. Передашь Дзержинскому от него личное письмо, — Левка полез за пазуху, извлек оттуда большой конверт, скрепленный пятью сургучными печатями. Из кармана достал знакомую коробочку с орденом и удостоверение полномочного комиссара ВЧК. — Вот письмо. А это твое имущество. Не скажешь, шо махновцы тебя ограбили, бо грошей при тебе не было. Ну и орден… он до твоей личности подходит. И дан тебе за то, шо супротив беляков воевал. И у батьки такой же. И за то же.

Удостоверение и коробочку с орденом Кольцов сунул в карман гимнастерки, а письмо задержал в руке, спросил:

— О чем письмо? Может, его кому другому передать?

— От, ей-богу! Ты у той канцелярии у генерала Ковалевского попрактикувался и сам стал канцелярской крысой. Раз батько просит, шоб Дзержинскому, — значит, Дзержинскому. Ему лучше знать… Батько просит Дзержинского связать его с Лениным для душевной беседы. О примирении. Как думаешь, пойдет Ленин на примирение?

— Думаю, пойдет. И батьке не во вред, и нам на пользу.

— И батько так думает… Ну а если к предложению о примирении еще прилагается такая маленька просьбочка? — хитровато сощурился Задов. — Если батько попросил у Ленина клаптичок земельки. По силе возможности. Пару каких захудалых уездов или, может, Крым — для нашей свободной анархической республики. А мы ему за это шестьдесят тысяч хлопцев, один в один, як на подбор… Не откажет, як думаешь?

— За Ленина сказать не могу. Не уполномочен.

— Так на якого дидька ты тогда уполномоченный, если и на то не уполномоченный, и на это.

— А тебе что, лучше, чтоб я соврал?

— Нет. Меня еще мамка крапивою отучала брехать.