Виктор Смирнов - Адъютант его превосходительства. Том 2. Книга 3. Милосердие палача. Книга 4. Багровые ковыли

Зашли в локанту. Заказали долму, по стаканчику дузики.

— Ладно, Степан… Задерживаться нам с тобой здесь ни к чему. Завтра пойду оформлю тебе визу, как сопровождающему лицу, а там, в Париже, глядишь, и вид на жительство… карт д’идентите… К счастью, у моего бывшего ведомства повсюду есть свои люди.

— Ну а, к примеру, чем займемся, Николай Григорьевич? У французов, так прикидывается мне, свои дела, а мы при каких?

— Ты прав. Купим, может, таксомоторное заведение. Это сейчас в моде. Машин на десять — двенадцать.

Степан с сомнением покачал головой:

— Мне с одной рукой руля не выкрутить.

— Будешь старшим. Артельщиком. Деньги собирать, и для догляда. — Щукин рассмеялся. — Сейчас в Париже шоферы такси почти сплошь русские и не ниже капитана, а то и полковника, так что у тебя, считай, должность будет важная.

Щукин еще раз, изучая, вгляделся в костлявое, продолговатое лицо с морщинами, похожими на шрамы из-за въевшейся угольной пыли. Крепкий русский мужик. Такие и Сибирь проходили до крайней черты, и усадьбы жгли, и людей из огня вытаскивали: куда жизнь поворачивала, туда и шли упрямо и зло. Комиссары вот такими людьми и перевернули Россию, как рычагом. А этот, видишь, воспротивился. Волей поманили, а не дали воли. Обман такие мужики не прощают. Ничего, он французский выучит, а недоучит, так его все равно поймут, потому что мямлить не будет — где слово застрянет, он его пальцем подтолкнет или кулаком.

— Ты собирайся, Степан, — сказал Щукин. — В любой день может подвернуться пароход. Нам здесь больше задерживаться ни к чему… До отъезда еще встретимся. Но будь наготове.

— Да мне, ваше высокоблагородие, какие сборы? Пара портянок да легкая рубаха про запас, а так — все на себе.

— Мы тебя в ближайшем порту переоденем под европейца, — сказал Щукин. — А пока ходи как ходил, не особенно светись.

Так и сидели они, заказав еще по одной дузике — двое русских людей, родившихся в одной стране, но на разных ее полюсах и сведенных огромной, всесветной бедой в одну дружную пару разбойников. Как некогда барина Дубровского беда свела с мужиками. Россия — море, и никому не дано предугадать, когда взволнуется, когда затихнет, кого с кем сведет, кого безжалостно на голые камни бросит.

— Значит, на чужбину, подале от дома, — задумчиво сказал Степан. — А за дочку не страшно, Николай Григорьевич?

— Страшна не чужбина, Степан. Страшна нищета.

— Для мамзели, конечно… Девице прислониться к кому-то надобно, а по нищете только к дрянцу и прислонишься. Это вы верное дело сделали, ваше высокоблагородие, молодую жизнь спасли. А мне и спасать некого, я уж при вас…

Кажется, Наташа сама не успела осознать, что вышла замуж. Владислав Барсук привез ее в чистенькую, хотя слегка порушенную артиллерийскими ударами немецкую деревеньку-колонию с прекрасным названием Блюмендорф, подкатил на автомобиле к дому, окна которого были полузакрыты ярко раскрашенными — в цветочках — ставнями, а посреди этих картинок светились вырезанные в дереве сдвоенные сердечки.

Почти как в андерсеновской сказке, из дома вышел пожилой хозяин в пестром жилете со стеклянными пуговицами и в синих чулках, с глиняной трубочкой во рту, а за ним показалась, похожая на гусыню, полная немолодая хозяйка в пышных юбках.

— О, герр оберст! — сказал хозяин.

— О, герр оберст! — тут же повторила его жена.

Огромный рычащий и дымящий автомобиль произвел на владельцев дома серьезное впечатление. Хозяин стоял, вытянувшись, словно бы ожидая указания.

— Майне фрау! — улыбнулся Барсук, представляя Наташу. — Моя жена. Ну не совсем… как это там у вас?.. Невеста. Майне браут.

Немцы поклонились.

— О, сегодня — браут, а завтра — фрау, — серьезно, как бы окончательно утверждая факт, сказал хозяин и на ломаном русском языке обратился к Наташе: — Теперь я вам — фатер Питер, а моя фрау — мутер Эльза.

И он широким жестом пригласил их в дом. Владислав занес нехитрую поклажу. С шофером Панкратом Денисовичем расплатился своей новенькой буркой. Царские чаевые!

Дом был типичный для немецких колоний в этих херсонских степях. Все хозяйственные пристройки, двор, жилые помещения находились под одной крышей, а большая часть окон глядела внутрь усадьбы, на очень аккуратную, вымощенную булыжником площадку. Нигде не видно было следов скота — должно быть, каждый раз двор тщательно убирали и мыли водой.

Наташу провели в дом, во вторую его половину. Главным из мебели здесь были широченная, грубо, но крепко сколоченная дубовая кровать с пирамидой разноцветных подушек и неизменной периной, застеленная расшитым покрывалом, и дубовый же, до потолка, умывальник с краном и сливом воды.

На стене висел намалеванный сельским художником портрет сурового человека.

— Гроссфатер. Дедушка, — пояснила фрау Эльза и тут же поправилась: — Нет. Как это? Айн грюндер. Основатель.

Но Наташин взгляд отвлекала кровать. Это теперь ее брачное ложе? Вот так все просто, без никакого перехода, от экскурсии в Мраморную балку, от первого объяснения в любви, от этой жуткой сцены с попыткой ее ареста на Хрулевском спуске и ночного бегства — всего лишь за одни сутки у нее уже появилось брачное ложе, она стала женой? То, что представлялось ей важнейшим в жизни событием, обставленным уймой романтических обстоятельств, — так сразу?

Нет, она, современная, прогрессивная женщина, настроенная революционно, не была сторонницей церковного брака. Больше того, она даже была ревнительницей высоких отношений Дыбенко и Коллонтай и в принципе соглашалась с Инессой Арманд и с ее теорией «стакана воды». Но это все в теории. А вот что на практике: огромное дубовое ложе и необходимость делить его с человеком, который еще не был по-настоящему близок, более того, приходился ей — опять же в теории — злейшим врагом.

Фрау Эльза, заметив взгляд Наташи, по-своему поняла его и, похлопав по податливой, нежной перине, сказала:

— Федербетт… Брачное ложе. Вейх! Мягко!

Вместе с герром Питером они засмеялись. Наташа смутилась, и это заметил Владислав. Его ясные глаза были, как всегда, пронзительны, но в них сверкнул лучик улыбки.

— Я уезжаю в Каховку на позиции, — сказал он. — А вы тут осваивайтесь. Привыкайте… Знаете, мы ведь вместе влетели в эту поставленную контрразведкой западню, вместе будем из нее и выбираться. Кстати, контрразведки здесь не бойтесь. Сюда она не сунется. К тому же у меня здесь стоят две шестидюймовые пушчонки, так что артиллерийские расчеты будут вас охранять…

И он уехал, предварительно отозвав герра Питера в сторону и о чем-то с ним переговорив.

— О, я-а… — услышала Наташа гулкий голос немца. — Она нам быть как дочь.