Виктор Смирнов - Адъютант его превосходительства. Том 2. Книга 3. Милосердие палача. Книга 4. Багровые ковыли

Сейчас же, оказавшись одна, отбившаяся от своей стаи птица, она вдруг увидела необъятность земли — и поняла, что никто уже ничего не понимает, что никакие задания ничего не решают и что все движется по законам, не зависящим от людей.

Быть может, Павел Кольцов и такие, как он, видят дальше и больше других? Но ведь и они тоже — люди задания и исполнения.

И еще она поняла: она умеет и может писать. Минуты свободы и волнения пробудили в ней этот дар.

Владислав Барсук-Недзвецкий вернулся не один. С ним в автомобиле были генерал Слащев и молодая женщина с округлым животом, судя по всему, на восьмом месяце беременности. Наташа догадалась, что это и есть жена Слащева Нина Николаевна или, как ее ласково называл сам Яков Александрович, — Анастас. Наташе много в свое время рассказывала о ней Лиза Тауберг.

За машиной прискакал серый от пыли конвой.

Владислав вылез из машины как-то скособочившись, и Наташе стало ясно, что с ее женихом? мужем? любимым? что-то неладно: под рубахой с погонами у него перевязка, все туловище обмотано и потеряло обычную стройность, а на боку расплылось обширное кровавое пятно.

Не выдержав этикета, не успев поздороваться с гостями, Наташа кинулась к Владиславу:

— Что с тобой? Рана? Серьезная?

— Пустяки! Касательное! — ответил за Барсука Слащев. — В таких случаях известный герой Толстого говорил: «Ваше превосходительство, отметьте: был ранен, но остался в строю». Зачтется!

Наташа ощутила на себе пристальный взгляд серых, чуть навыкате глаз генерала: он явно изучал ее. Интересно, вспомнил или нет их встречу в Джанкое, когда она вместе с Лизой Тауберг просила отпустить Красильникова? Глаза Слащева, чуть влажные, как бы хрустальные, не выражали ничего из того, что творилось в его душе.

— А мы, красавица, на вашу свадьбу приехали, — сказал Слащев. — Так что перевязывайте жениха, приводите его в парадный вид…

— Боюсь, что у невесты недостаточно опыта, я ей помогу, — сказала Нина Слащева, точнее, Нечволодова, поскольку в законном браке со Слащевым она не состояла…

Они отвели раненого к немецкой перинной мягкой кровати, усадили, осторожно стащили рубаху.

— Только не резать! — предупредил Барсук. — Одну рубаху уже фельдшера порезали. Больше у меня нет.

Нина ловко размотала бинты, серые госпитальные «застирки». На правом боку Владислава Наташа увидела вдоль ребер словно разрез ножом, глубокий и все еще кровоточащий.

— Осколок… касательно… — пояснил Барсук. — В общем-то ерунда, но шрам останется. Зашить было некому, а сейчас поздно, края схватились…

На крепком, белом торсе Владислава были видны и следы других ранений, и темно-коричневый, морщинистый, втянутый, как маленький кратер, след от пули.

Наташа подняла глаза на своего жениха и почувствовала, как они поневоле наполняются слезами жалости и сострадания.

— Это мы с Яков Санычем соревнуемся, — заметив слезы на глазах Наташи, весело сказал Барсук. — У него семь, а у меня шесть… Нет, теперь уже поровну!

Нина тоже заметила слезы на глазах Наташи.

— Эй, красотка! — сказала она грубовато. — Ты входишь в наш отряд военно-полевых жен. Слезы оставь в прошлом. Давай помогай обрабатывать!..

Тут же появились герр Питер и фрау Эльза с тазиком теплой воды, с нарезанной на бинты простыней и нащипанной ниточной ватой. Они были взволнованы появлением в их доме самого герра генерала.

— Меннониты, а дело знают, — одобрительно сказала Нина и обратилась к Наташе: — Смотри!

Она смазала йодом длинную осколочную рану, не обращая внимания на Барсука, который весь сжался от боли. И показала, как надо перебинтовывать.

— Да подними ты руки! — крикнула она на Владислава. — Мне пузо мое мешает… Это он перед тобой, Наташа, своих волосатых подмышек стесняется. И как ты его охомутала, девка! Кого? Нашего несгибаемого Барсука-Недзвецкого!.. Мы уж думали, он только с пушкой оженится.

Через полчаса они сидели за столом, и чета немцев им прислуживала. Нина Николаевна распаковала привезенные ими в машине судки.

— Повар у нас что надо, — пояснила она. — Бывший. Из «Астории»… Тут, правда, все перемешалось. То ли фрикасе из страусов, то ли филе из лапландских гусей. Последнее, чем была богата Аскания-Нова.

Слащев сам откупорил несколько бутылок коллекционного вина из подвалов винодельческого хозяйства Шаба, что под Голой Пристанью. Какой-то сумасшедший француз вздумал осваивать приднепровские песчаные кучугуры и весьма в этом преуспел. Его вино перед Великой войной получило несколько медалей на самых престижных выставках Парижа, Лиссабона и Малаги.

Пили из немецких глиняных поллитровых кружек, наполненных до краев. Лишь Анастасу было сделано исключение. У Наташи закружилась голова еще до первых глотков.

«Боже мой! У меня — свадьба. С белым офицером. Героем борьбы с большевиками. И единственным гостем на ней — самый жестокий белый генерал Слащев. Что это — сон?»

«И снится страшный сон Татьяне…»

— Погодите! — вспомнила Нина и выложила на стол объемистый пакет. — Подарки забыли! Наденешь потом! Здесь военная форма с погонами вольноопределяющегося, сапожки и лучшее белье из Мелитополя. Единственное, что недоразграбили за эти годы… Белье наденешь вечером, а форму — завтра.

— Главное не перепутай, форму — завтра, а белье — сегодня, — сказал Слащев. — Ну, горько и до дна!

Она ощутила одновременно вкус великолепного, чуть отдающего полынью вина и соленый вкус слез. А потом — горечь огрубевших, обветренных губ Барсука-Недзвецкого и жесткость его усов.

Странно, но вино все как-то поставило на свои места. И уже не было ничего удивительного, что свадьба, что Слащев, что белый офицер… что фрикасе — из страуса, а белье — из Мелитополя…

— А ведь я вас помню, Наталья Ивановна, — сказал Слащев, и глаза его по-прежнему были пусты и как бы обращены внутрь, не выдавая ни малейшего душевного движения. — В Джанкое с мадемуазель Тауберг… Это ведь вы были у меня тогда? И просили за арестованного… насколько я помню, за какого-то красного? А?

Наташа не знала, что ответить.

— А вы не стесняйтесь, — сказал Слащев. — Красные от белых немногим отличаются, разве что только по краям, а в середине все мы — одного цвета… Вот у «юнкера Нечволодова», — он указал жестом тонкой смуглой кисти в сторону жены, — один дядя у красных — начальник Главного артиллерийского управления, а второй был начальником штаба в Восьмой красной армии, когда ею командовал этот аптекарь господин Якир. Так что ребеночек у нас родится таким красно-беленьким, в тельняшечке… Между прочим, больше половины выпускников нашего замечательного русского Генерального штаба служат сейчас у большевичков. Именно они, знаете ли, били нас, а сейчас бьют поляков. И если бы не такие, как Барсук-Недзвецкий, давно бы у нас не осталось ни черта: ни Крыма, ни флота, ни чести, ни Родины…