Виктор Смирнов - Адъютант его превосходительства. Том 2. Книга 3. Милосердие палача. Книга 4. Багровые ковыли

— Схема эта напоминает пышное дерево, но ствол-то у него всего один, дерево произрастает из Крымских перешейков и может быть подрублено одним ударом, если противник переправится через Днепр у Каховки, в одном конном переходе от перешейка.

Врангель слушал своего комкора по своей привычке стоя, демонстрируя свой двухметровый рост и заставляя тем самым вытягиваться Слащева, который был главнокомандующему едва лишь по плечо. Глаза Петра Николаевича, темные, суровые, предвещали грозу. Подчиненные — за рост, за этот взгляд, за усы — называли генерала Петром Первым, и это ему льстило. Слушал он, как всегда, молча, давая собеседнику выговориться.

Слащев говорил с мрачной обреченностью. Он уже ощущал нарастающее сопротивление, даже гнев Врангеля. Когда встречаются два умных, смелых, понимающих свою профессию человека, даже симпатизирующих друг другу, это вовсе не значит, что они найдут общий язык.

Слащев решился и высказал последнее соображение, которое было особенно неприятно главнокомандующему. Наступление развивается таким образом, словно армия здесь, в Северной Таврии, пытается как можно сильнее раздразнить красных. И делается это явно в угоду союзникам. Чтобы отвлечь на себя от польского фронта значительные силы большевиков, потому что их армии вот-вот могут выйти к границам Германии. А там ведь недолго и до немецкой революции. И карта Европы станет перекрашиваться в нежелательные цвета.

Но если это так, почему тогда верные союзники плохо помогают им? Летом, когда авиация обеспечивает половину успеха, французы дали всего четыре старых аэроплана, в то время как полякам прислали триста новых машин с экипажами и с бригадами обслуживания. А где обещанные танки? Где артиллерия крупных калибров? А обещание прислать инженерные войска и укрепить перешейки?.. Ничего!

Врангель разрешил высказаться Слащеву. Ни словом, ни даже мимикой не дал почувствовать своему комкору, что тот прав. Что он, главнокомандующий, по рукам и ногам связан предписаниями союзников, без помощи которых армия и вовсе потеряла бы боеспособность. Признаться в этом Петр Николаевич не мог. Подчиненные, не только солдаты, но и генералы, должны были считать его волю единственной и решающей. Иначе подкосится вера — фундамент дисциплины.

— Что ж, вы стремитесь никого не дразнить, ни с кем не ссориться. Вот и отправляйтесь со своим корпусом на Днепр, под Каховку. Там сейчас тихий уголок, райская жизнь. Красные сидят на правом берегу, не высовываются. Обеспечьте и дальше такую же тишину.

Это был конец разговора, после которого, отдав в распоряжение Врангеля конницу и многие приданные части, ослабленный корпус Слащева, насчитывающий теперь всего лишь четыре тысячи штыков и сабель, встал на Днепре, охраняя «тихий уголок».

«А ведь и действительно — тихий уголок. Во всяком случае, пока — тихий», — размышлял Слащев, прислушиваясь к доносившимся с того берега звукам: рокоту моторов, ржанию лошадей, металлическому лязгу. С многосаженных береговых обрывов красные день и ночь наблюдали за тем, что творится здесь, — никаких аэростатов и самолетов им не надо, просматривают все верст на двадцать. И мест для переправы сколько угодно: с незапамятных времен в этих местах преодолевали тихий Днепр с многочисленными островами и запорожцы, и татары, и турки.

Участники совещания уже вошли в дом, и полковник Дубяго пару раз появлялся на пороге.

Яков Александрович не спешил. Он думал о предстоящих боях, он предугадывал их и знал, почти наверняка знал, что здесь наступит конец его военной карьере, которой бы еще взбираться и взбираться к зениту. Впервые он попал в положение, когда не мог навязать противнику свое решение, а ожидание — верный путь к неудаче.

«Моцарт войны». Славка Барсук, верный, преданный мальчишка, знаешь ли ты, что уже разлито в бокалы вино и брошен яд?

Однако Слащев не привык сдаваться так просто. Сколько раз в самые трудные минуты являлось неожиданное и гибельное для противника решение. Он встал. Ординарец тут же приотворил дверь. Яков Александрович вошел резко, обводя всех собравшихся пристальным взглядом: он знал, что само поведение командующего должно внушать подчиненным чувство уверенности. Но лучше всего начать с шутки. Если командир шутит, значит, дела идут как надо.

— Командующий нашей артиллерией взял отпуск именно на эту ночь, — сказал он. — Что делать… У нас с вами ночь штабная, а у него — брачная. Это куда как важнее.

Участники совещания заулыбались.

Полковник Дубяго разложил на столе большую карту. Она была крупномасштабной и включала в себя не только левобережье, но и всю остальную Херсонщину и Екатери-нославщину. Слащев любил осматривать все, что лежало за пределами боевых действий. Благо стол мельника отличался величиной.

Коренастый, решительный, уверенный в себе Дубяго сегодня был не в своей тарелке. Он как-то странно ежился, вбирал голову в крутые плечи. Подчиненным был известен секрет такого его поведения. Слащев часто любил задавать один и тот же вопрос: «Ваше решение?» Полковник сегодня боялся этого вопроса, он не знал ответа.

Все молчали, ожидая, что скажет генерал. А генерал, глядя на расстеленную на столе карту, размышлял о странностях географии. Удивительные русла прорезают себе великие реки, просто шутки Господни. Вот Днепр. Упрямо, от самого Киева направляясь к югу, к Азовскому морю, делает у Екатеринослава внезапный крутой разворот и, словно убоявшись пересохнуть в степях Северной Таврии, устремляется к Херсону и дальше к Черному морю. И от Каховки до Перекопа, преграждающего ненадежным старым земляным валом вход в Крым, оказывается всего лишь каких-то пятьдесят верст.

Между тем главные силы Врангеля ушли на двести и больше верст к северу и востоку от Крыма. И уходят еще дальше. А Крым, оплот белых, висит как спелая груша, подвешенная черенком к Каховке…

Каховка, маленький городок на берегу Днепра — вот где развернется решающее действие кампании. Если, конечно, красные поймут все так, как понимает это он. Ну а почему им не понять? Почти все они из того же Генерального штаба, что и Слащев.

— Мне бы хотелось прежде всего выслушать сообщения разведчиков, — сказал Яков Александрович, жестом останавливая Дубяго, готового доложить о диспозиции. — Полный отчет. Агентура, «языки», наблюдения…

— За последние несколько суток нам удалось взять несколько важных «языков» и установить посты наблюдения на той стороне, — стал докладывать Шаров. Он всегда начинал с сообщения об успешных действиях. Круглое, чуть одутловатое его лицо с набрякшими веками, скрывавшими взгляд, ничего не выражало и казалось сонным. Спячка хамелеона. Сидит, сидит на ветке, безразличный ко всему, а потом — хвать! — длиннющим, нитеобразным языком зазевавшуюся жертву…