Игорь Болгарин - Адъютант его превосходительства. Том 1. Книга 1. Под чужим знаменем. Книга 2. Седьмой круг ада

— Кого еще нелегкая несет? — повернулся он к Сазонову.

— Прошу извинить за беспокойство. У меня к вам дело.

— Нынче дел нет: суета одна… — Казаков встал, выпрямился и неожиданно оказался высокого, прямо исполинского, роста. Седоватая борода скрывала половину лица, но не могла скрыть тонких, породистых черт лица. Глаза за сдвинутыми бровями смотрели испытующе. — Что надо?

Сазонов шагнул в глубь каморки, огляделся. Все здесь дышало убогостью: продавленная кровать у стены, колченогий стол, табуреты, икона с лампадкой… Если бы Сазонов не знал, кто стоит перед ним в долгополой латаной поддевке, то, наверное, пожалел бы это убогое одиночество.

— Вы бы сесть пригласили, ваше превосходительство, — глядя на хозяина, сказал Сазонов.

— Не по адресу пришли, молодой человек, здесь их превосходительства не проживают. — На высоком лбу прорезались глубокие морщины, глаза будто насквозь прожигали.

Сазонов достал складной нож, подпорол подкладку пиджака, осторожно вынул из-под нее записку и положил на стол:

— Это вам.

Казаков покосился на записку.

— Что это? От кого?

— Прочитайте, узнаете.

— И не подумаю! Вы кого-то другого искали? Вот он, другой, пусть и читает!

Сазонов понял, что пора проявить характер:

— Всему есть предел, Евгений Александрович. Ну сколько можно? Я ведь нелегально здесь, долго задерживаться не могу. А мы на препирательства дорогое время тратим. Читайте — это и пароль мой, и верительная грамота. Подтвердите, прочитав, что я ошибся, с тем и уйду: не мне, другим судить вас.

Казаков не удержался:

— Заранее говорю: ошиблись адресом! Но раз так настаиваете, что ж, полюбопытствую…

Медленно, как бы неохотно, достал из кармана поддевки очки — они были без стекол. Отшвырнув оправу, вынул из другого кармана пенсне. Подойдя к столу, склонился над запиской и… вздрогнул. Быстро оглянулся на Сазонова, поднес записку к глазам. Губы его задрожали, он обессиленно опустился на табурет.

— Что с вами, ваше превосходительство?

— Все хорошо, голубчик, все хорошо… — Голос был слабый, но преобразившийся: появилась мягкость, бархатистость. — Да-да! Это его рука. Рука барона Петра Николаевича! Из тысяч я отличил бы его почерк… — Казаков придвинул к столу второй табурет. — Прошу, садитесь. Только, пожалуйста, голубчик, без всяких «превосходительств» — в такое время живем, что на голом камне уши… называйте меня по той же причине Семеном Филимоновичем. Так с чем же пришли?

— С поручением. Личным и весьма важным. Мне приказано переправить через финляндскую границу мать Петра Николаевича, баронессу Марию Дмитриевну Врангель.

В Казакове произошла мгновенная и разительная перемена. Он долго, с недоброй пристальностью смотрел на Сазонова.

— Записка барона подлинная, это я вижу. Ну а вы… Вас не имею чести знать.

Сазонов встал, склонил голову и щелкнул каблуками:

— Подпоручик Сазонов! Для особых поручений при начальнике севастопольской объединенной морской и сухопутной контрразведки полковнике Татищеве!

— Тише, прошу вас, тише! — замахал руками Казаков. — Мне Александр Августович ничего не передавал?

Вот когда Сазонов оценил предусмотрительность Комарова! Накануне они до поздней ночи беседовали с подпоручиком Уваровым, стараясь выяснить все, что могло понадобиться в разговоре с генералом Казаковым. Потом долго корпели над его биографией. От пристального взгляда Комарова не ускользнуло, что генерал и Татищев когда-то были не только знакомы, но еще и дружны. Кое-какие подробности в связи с этим подсказал Эдуард Морицевич Отто, который в восемнадцатом году допрашивал Казакова в связи с делом Анны Александровны Вырубовой-Танеевой — фрейлины императрицы Александры Федоровны.

— Князь Татищев просил вам кланяться, — сказал Сазонов. — Говорил, что всегда будет помнить вечера, проведенные вместе с вами и Анной Александровной на Мойке. Да, еще просил передать нижайший поклон вашей супруге. Если, конечно, Анна Васильевна в Петрограде.

Какой-то мускул дрогнул на лице Казакова, что-то в нем изменилось, генерал вдруг разом как-то напружинился, собрался.

— Помнит, значит… Анну Васильевну помнит! Да-да! Ах, какое было время! Какие были люди! — И он в упор еще раз посмотрел на Сазонова. — А я, признаться, начал вас подозревать. Подумал: не из Чека ли добрый молодец? Уж больно все странно: не далее как вчера меня уже спрашивали о баронессе Марии Дмитриевне…

— Кто? — невольно вырвалось у Сазонова, но он тут же взял себя в руки, попытался исправить допущенную оплошность: — Меня ни о ком больше не предупреждали.

— Вероятно, Татищев, верный привычке не рисковать, решил продублировать вас. А кто да почему… Об этом говорить не будем: у каждого из нас могут быть свои тайны. Не так ли?

«Выходит, нас опередили? — с трудом унимая волнение, лихорадочно думал Сазонов. — Но — кто? Неужели Врангель решил подстраховаться? Но тогда бы он еще одну записку передал генералу. Что-то тут не так!»

— Не в этом дело, — сухо сказал Сазонов. — Я служу под началом полковника Татищева, верно. Но мне держать ответ перед Петром Николаевичем. Что я ему скажу? Что кто-то без его ведома решил помочь?

— От меня вы что, собственно, хотели? Адрес баронессы? Запоминайте. Дом рядом с церковью Знамения. Спросите мадам Веронелли. Под этой фамилией баронесса живет в Петрограде.

— Может, все же проводите к ней? — предложил Сазонов. — И вам спокойнее будет, и мне, и баронессе… А?

— Нет! — решительно и твердо отказался Казаков. — Не с руки в нынешние времена болтаться по петроградским улицам бывшему генералу с подпоручиком контрразведки. Я уже имел дело с Петроградской Чека и не уверен, что за мной не установлена слежка. Потому советую вам, юноша, когда уйдете отсюда, проверьте: не тянется ли за вами хвост?

Когда Сазонов доложил Комарову об этом разговоре, Николай Павлович сказал, не пряча тревоги:

— Не нравятся мне игры с этим вторым посыльным! Если баронессу увезут за границу — не велика печаль, но если… — Не договорив, потянулся к вешалке за пальто. — Едем!

Взяв с собой Сазонова и еще несколько чекистов, Комаров отправился по указанному генералом Казаковым адресу.

Город уже засыпал, но сон его не был спокойным. Ночь опускалась тревожная, с перестрелками, со строгими окриками патрулей и чеканным шагом красноармейских отрядов…

Нужный дом нашли сразу. Запущенный особняк с полуобвалившейся штукатуркой глядел на город темными глазницами окон. Парадное оказалось наглухо заколочено, вход был со двора. В кирпичной ограде, там, где полагалось находиться воротам, зияла чернота: к весне двадцатого в городе устояли лишь железные ворота — деревянные давно пошли на дрова.