Владимир Птах - Подарок из Египта

— Тут еще преторианцы руку приложили, — сказал Патагат. — А эти звери с одного удара могут мозги вышибить.

— Вот я и смотрю, на нем живого места не осталось. Как бы его теперь так… поаккуратней, чтобы не убить, — размышлял вслух Тонгилий.

— Не бойся, если убьешь, я с тебя денег не возьму.

— Ты думаешь, мне денег жалко?

— А что, мальчишку? — усмехнулся Патагат.

— Смейся, смейся, — проговорил Тонгилий. — Посмотрим, как ты будешь смеяться, когда твои двести сестерциев окажутся в моем кошельке.

— Ну-ну, посмотрим.

Тонгилий приступил к допросу Марка. Сначала Тонгилий старался бить его поаккуратней, чтобы он действительно не испустил дух. Но упорство Марка взбесило Тонгилия, и вскоре он уже метелил Марка изо всей силы и куда попало.

— Ты у меня заговоришь, — злобно повторял Тонгилий между ударами. — У меня и немые говорили.

— Бей нежней, — смеялся над ним Патагат. — Что ты как с цепи сорвался? Ты же его убьешь, он и так еле дышит.

— Не мешай, — огрызнулся Тонгилий и стукнул Марка головой об стену.

Несколько раз Марк терял сознание, и его обливали из ведра холодной водой, чтобы привести в чувство.

— Ну что, — обратился Патагат к Тонгилию, когда Марк в очередной раз вырубился, — мне уже подставлять кошелек для своих двухсот сестерциев?

— Перебьешся, — отозвался Тонгилий. — Я еще не закончил.

И он послал солдата за водой. В дверях солдат столкнулся с вольноотпущенником Сеяна Помпонием. Тонгилий его хорошо знал. Это он рассказал Тонгилию, что произошло вчера в театре и какие признания надо выбить из «заговорщиков».

— Ого! — воскликнул вольноотпущенник, увидя на полу окровавленное тело, — кого это вы так отделали?

— Сына Серпрония, — ответил Тонгилий.

— Марка, что ли?

— Да его.

— Ну, вы даете. Его и не узнать. Он хоть жив?

— Жив, что с ним сделается?

— Вы, ребята, явно перестарались, — проговорил Помпоний, склонясь к Марку, — вы что, хотели, чтобы он назвал заговорщиками всех, кого только знает?

— Да все нормально, — не разделял его тревоги Тонгилий. — Чего ты так переживаешь? Сейчас водой его польем, он и оклимается.

— А если не оклемается?

— Оклемается, не волнуйся.

— Это вам волноваться надо. Сеян приказал мне вам передать, чтобы Марк через десять дней был бодр и полон сил.

— С чего это вдруг? — удивился Тонгилий.

— А с того. Через десять дней Сеян устраивает гладиаторские бои в честь сво-его спасения. А Марка как главного убийцу хотят кинуть на растерзание львам. Теперь вам понятно? Сеян хочет видеть, как он будет бегать с воплями по арене. А он у вас не то что бегать, ползать не сможет.

— И что нам теперь делать? — растерянно спросил Тонгилий. — Может, нам еще лекаря этому ублюдку привести?

— Не знаю, не знаю. Но я бы, на вашем месте, не стал портить Сеяну праздник. Ему уже один вчера испортили.

Вольноотпущенник ушел, а тюремщики всерьез призадумались.

— Проклятье, — ругался Тонгилий, — придется нам его теперь выхаживать.

— А пусть его лечит этот египтянин, как его… Рахонтеп, — предложил Патагат. — Он же, кажется, врач?

— Да врач, — подтвердил Тонгилий. — А это хорошая идея. Пусть лечит. Не будем же мы с ним возиться.

— Вот именно. Ты его припугни, что если он не подымет Марка на ноги, то ты его подымешь на свои «Крылья Пегаса».

— Да что ты прицепился к моим «Крыльям»? — недовольно проговорил Тон-гилий. — Сдались они тебе.

— Но ты же без них не можешь, — весело отозвался Патагат. — Ты из-за них так обленился, что чуть было не проиграл мне двести сестерциев.

— Но-но. Если бы не Помпоний, я бы вытряс из Марка всю душу.

— Не сомневаюсь. Вытрусить душу много ума не надо. А вот заставить говорить без «Крыльев Пегаса» — это сложней.

Тонгилий не стал спорить с Патагатом. Его охватило двойственное чувство. С одной стороны, он радовался, что не лишился своих денег, а с другой стороны, ему было досадно, что он не смог развязать язык какому-то сосунку, и теперь вместо того, чтобы подвесить Марка на крюк, его придется лелеять и беречь для львов. Но как ни хотелось Тонгилию покатать Марка на «Крыльях Пегаса», идти против воли Сеяна он и не думал.

Следуя приказаниям вольноотпущенника, тюремщики оставили Марка в покое, и чтобы он быстрее поправился, посадили к нему в камеру Рахонтепа.

Памятуя о «Крыльях Пегаса», Рахонтеп неустанно хлопотал возле Марка, при-меняя все свое искусство врачевания. Допросы не прошли для Марка даром. Три дня провалялся он в бреду и горячке. Рахонтеп вытирал его пылающее жаром тело влажной тряпкой, поправлял повязки на его ранах и кормил Марка, как ребенка, из собственных рук.

На четвертый день Марку стало легче, и даже Тонгилий порадовался его выздоровлению. Тонгилий приходил к Марку в камеру, чтобы узнать, не сдох ли он еще. Марк в первый раз крепко заснул спокойным сном, и Тонгилий, взирая на его покрытое синяками и струпьями лицо, остался доволен лечением Рахонтепа.

— Мне нужно, — сказал он египтянину, — чтобы через неделю Марк бегал как олень.

— Это трудно будет сделать, — задумчиво ответил египтянин. — С такой кормеж-кой он вряд ли так быстро наберется сил.

— Что, мало кормят?

— Да, маловато, — сетовал Рахонтеп. — Всего лишь миску бобов в день дают.

— Что?! — воскликнул Тонгилий. — Целую миску! Да вы тут жируете! Другие эту миску по три дня не видят и не жалуются, — Тонгилий пристально посмотрел на оторопевшего египтянина. — А ты случайно не съедаешь его порцию? — подозрительно проговорил Тонгилий. — Что-то мне кажется, у тебя щеки потолстели.

И Тонгилий схватил Рахонтепа за щеку.

— Смотри, какие жирные, — произнес он, оттягивая щеку египтянина. — Признавайся, ты своего дружка объедаешь?

— Кто? Я? Да у меня и в мыслях такого не было, — оправдывался египтянин. — Я даже свое ему отдаю.

— Не ври. Если бы ты отдавал, мне бы вообще не за что было у тебя схватиться. А тут вон какая хомячья щека, хоть высмаркивайся в нее.

Тонгилий потрепал Рахонтепа за щеку и отпустил.

— Ладно, — заговорил он вновь, но уже не столь сурово, — я прикажу, чтобы вам давали больше еды. Пусть он жир нагоняет, — кивнул Тонгилий на Марка. — Для императорских львов мне не жалко.

— А его, что, отдадут на растерзание львам? — спросил египтянин.

— Да, а ты что, не знал? Думаешь, мы для шлюх его бережем? — засмеялся Тонгилий. — Если бы не львы, он бы уже давно на крюке висел. Тебя, кстати, тоже на арену бросят.

— А меня за что?! — воскликнул Рахонтеп. — Я же во всем сознался!

— А ты бы у меня и так во всем сознался. Или сомневаешься? — бросил ему Тонгилий и захлопнул дверь.

Рахонтеп был ошарашен этой новостью. Во время допроса Тонгилий обещал сохранить ему жизнь, если он признается в заговоре и оговорит Квинта. Рахонтеп ему поверил и признался. А на Квинта он наговорил такое, что сам Тонгилий приказал потом секретарю вычеркнуть половину его показаний, уж очень они казались неправдоподобными. Рахонтепу было наплевать и на Квинта, и на Марка, и на всех римлян, вместе взятых. Пусть они себе грызутся, убивают друг друга, до них ему дела не было, и страдать из-за них он не собирался. Поэтому Рахонтеп и дал по-казания против Квинта, надеясь этим спасти свою жизнь. И Рахонтеп уже считал, что ему удалось выкрутиться. А тут на тебе, выясняется, что его скоро отпра-вят на арену, где под радостные крики римской черни он будет разодран львами на куски.