Джон Биггинс - Двуглавый орел

Когда я наконец нашел хоть какое-то спокойствие в купе, то еще раз взглянул на орден, прикрепленный слева на мундире. Слишком маленький, чтобы вызывать такой ажиотаж, подумал я, когда рассматривал его на ладони: небольшой золотой крест, покрытый белой эмалью, с маленьким красно-бело-красным медальоном посередине, с надписью fortitudini (за храбрость) по кругу. Такая маленькая вещичка всего за несколько часов перевернула мою жизнь вверх дном до такой степени, что я начинал подозревать, будто злой волшебник подменил меня во время сна.

Ни минуты передышки мне не дали и в Дивакке — маленьком городке, расположенном на вершине известнякового плато, возвышавшегося над Триестом. Неведомым образом новости о моем прибытии домчались до жителей быстрее меня, и местные, по большей части словенцы, подготовили торжественную встречу. Едва сойдя со ступеней вагона на платформу, я увидел перед собой толпу. Не успел я осознать, что происходит, как над головой грянул марш Радецкого, и на своих плечах люди понесли меня до площади, прилегавшей к зданию вокзала.

Под радостные крики жителей и звуки имперского гимна "Боже, храни" местный бургомистр готовился преподнести мне огромный букет цветов. Отсалютовали жандармы и пожарные расчеты. Дома были украшены черно-желтыми и красно-бело-красными флагами, а на дальнем конце площади надпись на трех языках — немецком, словенском и итальянском— провозглашала: VIVAT ÖSTERREICH—NIEDER MIT DEN ITALIENERN! ŽIVELA AVSTRIJA—DOL S ITALIJANI! VIVA AUSTRIA—A BASSO GLI ITALIANI!— "Слава Австрии! Долой итальянцев!"

Скромная церемония подошла к концу, и вместе с ней, увы, иссяк и энтузиазм всего мероприятия. Взваливая кого-нибудь на плечи, стоит четко понимать, куда идти, а у организаторов торжественной встречи это понимание явно отсутствовало, и что со мной делать дальше, они не имели ни малейшего представления. После краткой, наполненной патриотизмом речи градоначальника и последовавших аплодисментов меня без лишних церемоний поставили обратно на землю, и все разошлись по своим делам. Я же стоял, сжимая в руках букет цветов и лист бумаги, дававший мне право на неограниченное времяпровождение в Дивваке. Сомнительное удовольствие, прямо скажем.

Я направился обратно к вокзалу, где жизнь вновь шла своим чередом военного времени — кто-то возвращался из отпуска, для кого-то этот отпуск лишь начался. Развернув бумагу с приказом, я прочел: "прибыть в расположение штаба эскадрильи 19Ф в 12:00 24.07.16, аэродром Хайденшафт-Капровидза". Так-так, на часах — восемь утра, так что в моем распоряжении еще четыре часа. Только вот как мне туда добраться? Поездом, в соответствии с приказом, я смог добраться лишь до Дивакки, так что вставал вопрос транспортировки моих вещей и, собственно, меня до Хайденшафта, затем до Капровидзы (где бы они ни находились). Я явно нуждался в профессиональном совете. Войдя в служебные помещения вокзала, я нашел дверь с табличкой "перемещения личного состава императорских и королевских сухопутных войск, офицерский и сержантский состав". Здесь наверняка мне помогут. Войдя внутрь, я обнаружил весьма неаккуратного вида штабс-фельдфебеля — взгромоздив ноги в ботинках на заваленный бумагами стол, тот дрых.

Перед ним был раскрыт экземпляр венского журнала сомнительного содержания под названием "Паприка". Стены кабинета были украшены красотками (вырезанными, видимо, со страниц всё того же журнала), чьи пышные формы не уменьшила даже война.

Я кашлянул. Штабс-фельдфебель, проснувшись, глянул на меня одним глазом, затем поднялся и, одновременно застегивая китель, весьма небрежно отдал честь.

— Разрешите доложить, герр, э... — некоторое время он недоуменно таращился на три нашивки на моем рукаве, — лейтенант, вы ошиблись дверью. "Личный состав флота" выше этажом.

— Нет, это не для меня. Я прикомандирован к военной авиации, к эскадрилье 19Ф, расположенной в Капровидзе неподалеку от Хайденшафта. Я понятия не имею, где это и как туда добраться, и буду крайне признателен, если вы мне поможете. Вы занимаетесь только летным составом или вспомогательным тоже?

— Разрешите доложить, и тем и другим, герр лейтенант.

— Отлично. Так как мне отсюда добраться до Капровидзы?

Штабс-фельдфебель потер подбородок — этим утром он не брился — и начал рыться в бумагах. Стало ясно: он полагает, что помогать кому-то, кто носит синий мундир, а не серо-зеленый, не его дело, даже если к этому мундиру и приколот орден Марии Терезии. Через продолжительное время он ответил:

— Боюсь, это не так уж легко, герр лейтенант. Обычно утром и вечером туда идет грузовик, чтобы отвезти и привезти людей с аэродромов в долине Виппако. Но вчера вечером у него сломался задний мост, так что до семи вечера никакого транспорта нет, — он немного помолчал, — хотя вот что, герр лейтенант, вероятно, я смогу вам помочь. Это, конечно, не входит в мои обязанности...

Так что в конце концов, как только я неохотно расстался с коробкой сигарет, нашелся способ доставить меня в Хайденштадт к полудню. Оказалось, что нужно вернуть мотоцикл курьера в подразделение, куда я назначен — эскадрилью 19Ф в Хайденштадте. Причина всего этого, как я узнал, в том, что вчера на станции венгерский солдат, едущий домой в отпуск, пожелал продемонстрировать своим товарищам крайнюю ненадежность итальянских ручных гранат, используя экземпляр, который прихватил домой как сувенир. В результате трое зевак погибли, а еще семеро получили более или менее серьезные ранения, а среди них и курьер эскадрильи 19Ф, стоявший рядом, чтобы забрать пакет документов с венского экспресса. Мотоцикл следовало вернуть в подразделение, но поскольку его поместили в сарай на другом краю города, мне пришлось подождать, пока его не доставил денщик.

Как раз хватало времени, чтобы освежиться. По пути к вокзальному буфету я начал понимать, на какую странную территорию попал: "прифронтовая зона", о которой я столько слышал и читал, находясь в Каттаро, но никогда не посещал. Станция была запружена солдатней всех национальностей многоязычной армии императора Австрии и апостолического короля Венгрии: мадьярами и словаками, боснийцами и тирольцами, русинами и хорватами. Все устало-одинаковые, и дело не только в потрепанных серых мундирах и буро-ржавой окопной грязи Изонцо, запекшейся на ботинках и обмотках, но и в остекленевшем апатичном взгляде, который, как я вскоре узнал, являлся неизбежным следствием длительного пребывания на фронте.

Этот взгляд мне еще раз довелось увидеть четверть века спустя, в нацистских лагерях смерти. Солдаты, собирающиеся в отпуск, утомленно толпились на платформах, а сержанты военной полиции орали, загружая их в поезда, которые на несколько коротких дней вернут их обратно к женам и детям, в грязные лачуги в венгерских степях или коттеджи в карпатских долинах. Для многих худолицых солдат-крестьян со свисающими черными усами отпуск, несомненно, окажется последним.