Джон Биггинс - Двуглавый орел

Итальянец хмыкнул и вытянул шею, чтобы посмотреть маркировку на верхнем крыле.

— Понятно. В таком разе, его святейшеству наверное пришлось влезать на стремянку, чтобы туда достать.

В его голосе звучало сомнение, но я решил, что у него просто такие манеры, похоже, он был суровым человеком даже в лучшие времена.

Мальчик уже возвращался, ведя за собой двух сопящих светло-коричневых волов и с мотком плетёной из соломы верёвки на плече. Мы прицепили верёвку к стойке шасси и примерно через пять минут рывков и толчков освободили аэроплан, так что теперь он снова стоял на твёрдой земле. Когда всё было позади, мы взглянули в небо и увидели аэропланы, на большой скорости направляющиеся на север — похоже, четыре "Ньюпора" и какой-то двухместник. Но очевидно, они нас не заметили.

Тем лучше, подумал я; взлетим и продолжим путь к Перджине, держась позади них на почтительном расстоянии. Сельские труженики разглядывали, как мы с Тоттом снимаем алюминиевые панели, прикрывающие двигатель, чтобы добраться до двух магнето в передней части блока цилиндров. Тут я с благодарностью подумал о том, что первая субмарина под моим командованием, U8, была оснащена бензиновыми двигателями "Австро-Даймлер", а главный инженер растолковал мне полный набор инструкций по их обслуживанию. Заставить двигатель снова заработать предстояло мне. Тотт — превосходный лётчик, но в связке с ним можно было полагаться лишь на его орлиный инстинкт. Что касается прочего, то от механики он был как нельзя более далёк.

Если бы не это, то думаю, он не был бы столь бесстрашным пилотом, ведь только человек, полностью безразличный к технике, мог с таким беспечным пренебрежением гробить фюзеляжи и двигатели.

Подобно рядным двигателям разработки "Порше", у "Австро-Даймлера" на каждый цилиндр было по две свечи, причём каждый ряд запускался от своих магнето и катушки. Так задумали, чтобы свечи не выходили из строя, и для общего повышения надёжности, поскольку маловероятно, чтобы отказали одновременно оба магнето. Но когда я снял бакелитовый кожух магнето, то увидел, что, хотя они ещё и работали, но оба были в изношенном состоянии. Электроды замыкателя сильно проржавели.

Должно быть, их сделали из какого-нибудь ущербного сплава военного времени, и они износились от постоянного искрения. По действующим инструкциям полагалось заменять все магнето каждые пятьдесят часов налёта, чтобы они всегда были как новенькие; но в последний месяц фельдфебель Прокеш вынужден был проигнорировать эти указания из-за нехватки запчастей с авиабазы. Сейчас я мог лишь снять два контактных блока, насколько возможно зачистить их напильником, потом собрать всё снова и уповать на лучшее.

И только ко второй половине дня мы, наконец, поставили на место панели капота и подготовились к отлёту. Пока я корпел над магнето, я вынужден был отвечать на градом сыпавшиеся неудобные вопросы жителей деревни, которых теперь уже обступили женщины и дети.

— Ваш напарник совсем не разговаривает, что ли? Он глухонемой?

— Нет, просто он немного молчаливый, это да, но зато — отличный пилот. И к тому же он сардинец.

— Сардинец? А по мне — больше смахивает на обезьяну. Тогда пусть скажет что-нибудь на сардинском.

В отчаянии я повернулся к Тотту и прошептал на латыни:

— Toth, di aliquid, per misericordiam Dei — Тотт, ради Бога, скажи хоть что-нибудь.

Он выдал несколько фраз на мадьярском.

— Ни слова не разберешь. Вот так всегда с этими сардинцами, все они мавры, свиньи невежественные. Даже хуже сицилийцев.

В конце концов, мы были готовы. Я повернул винт, и со второй попытки, к моему облегчению, двигатель вернулся к жизни, заработав пусть и не с идеальной плавностью, но, безусловно, вполне хорошо, чтобы долететь над горами до Перджине.

Пока я залезал в кабину за Тоттом, мотор разогрелся, прижимая шасси к бревнам, которые мы засунули под колеса в качестве тормозных колодок. Староста поднялся следом за мной и передал большую плетеную корзину, накрытую тканью. Там лежало несколько буханок хлеба, сыр, большая копченая деревенская колбаса и бутылка темного местного вина в соломенной оплетке. Я обернулся поблагодарить его, стыдясь того, что вынужден обманывать этих простых людей. Внезапно меня поразила ужасная мысль.

А что, если потом пойдут слухи, и власти обвинят их в пособничестве и помощи врагу? Насколько я знал от итальянских военных, ссылка на чудовищное невежество вряд ли спасет их от армейского штрафбата.

— Немного провизии вам в дорогу, — прокричал староста сквозь шум двигателя, — не забудьте прислать нам открытку, когда вернётесь в Австрию.

Я на несколько мгновений лишился дара речи.

— В Австрию... но... мы итальянцы...

— Не вешай мне лапшу на уши, австрияк. Может, мы тут и бедные, но не тупые.

— Но... почему же тогда вы нам помогли?

— Все в этой деревне — анархо-синдикалисты. Все, кто против помещиков и карабинеров — наши друзья. Если бы мы жили в Австрии, то совершенно так же помогли бы итальянским пилотам. Потому у нас и священника нет — мы сожгли эту сволочь лет десять назад, и с тех пор ни один чернорясник не осмелился сунуть нос в эти края. А потом подойдет черед и помещиков, а дальше и революция. Вот, возьмите немного чтива для вашей борьбы, — он сунул мне в руку кипу бумаг с брошюрами типа "Предостережение собственникам" Прудона и "Бесполезность законов" князя Кропоткина.

Имелась там и парочка экземпляров газеты "Мятеж". Я глянул на последнюю страницу одной из них и увидел статью, озаглавленную "Домашняя химия, № 35. Получение нитроглицерина".

— Ну ладно, — продолжил крестьянин, — вам пора в путь, пока не прибыли карабинеры, и благодарите судьбу, что приземлились в наших краях, а не где-то еще.

Мы пожали друг другу руки, и я поблагодарил его. Итальянец спрыгнул на землю, а Тотт запустил двигатель. Когда мы покатили по полю, анархисты замахали руками и поприветствовали нас поднятыми кулаками.

— Arrivederci! — крикнул староста. — И помните, человечество никогда не будет счастливо, пока не повесит последнего священника на кишках последнего короля. Когда вернетесь домой, передайте от нашего имени своему престарелому императору, что когда мы покончим с королем Витторио Короткозадым, то он следующий на очереди!

Мы поднимались над полем под птичий гомон в тополях внизу, а крестьяне махали нам на прощание. За прошедшие с тех пор годы я никогда не слышал, чтобы об анархистах упоминали иначе как о волках в человеческом облике — бомбометатели, убийцы, враги человеческого рода. Это были единственные анархисты, с которыми мне довелось встретиться, и должен сказать, они обошлись с нами вполне доброжелательно.

В тот день около трех часов мы приземлились на аэродроме Перджине после обычного полета, следуя вдоль реки Брента до Бассано-дель-Граппы, затем перелетели через холмы и линию фронта, пока не увидели мерцающие вдалеке озера Кальдонаццо. Аэродром Перджине, где базировалась седьмая эскадрилья, был примитивнейшим, как и все другие аэродромы на итальянском фронте в те дни: бугристое травяное поле, окруженное нагромождением деревянных домиков и брезентовых ангаров.