Джон Биггинс - Двуглавый орел

— Мы здесь такого не знаем. Я снова спрашиваю, кто просит о входе?

— Франц Иосиф, бедный раб Божий, просит об упокоении.

— Тогда входите, — и дверь медленно отворилась, принимая гроб.

Нет, я не стану надоедать вам подробным отчётом об этом событии. Но я обнаружил, что упомянутые выше свидетельства очевидцев по большей части исходили от людей, которых там тогда вовсе не было, или тех, кому удалось увидеть лишь небольшую часть церемонии, если они на ней действительно присутствовали.

Как правило, эти отчёты расходятся в определённых важных подробностях, хотя с другой стороны, часто становится заметно, что они списаны друг с друга. И в любом случае, они почти всегда объединяют две похоронных процессии — кортеж по Мариахильферштрассе из Шёнбрунна 27 ноября и короткую процессию три дня спустя, по Кёртнерштрассе к Склепу Капуцинов, после прощания с телом в соборе святого Стефана.

Кстати, относительно традиционного обмена репликами перед входом в склеп, хоть я и не люблю подвергать сомнению любимую в народе легенду, однажды я подробно обсуждал это с польским генералом, человеком на редкость правдивым, пока мы сидели в убежище неподалёку от вокзала Виктория во время долгого и шумного воздушного налёта в 1941 году.

В тот день он, молодой ротмистр уланского полка, действительно находился в пределах слышимости, недалеко от дверей склепа. И он заверил меня, поклявшись честью, что ничего похожего на этот диалог там не происходило. Он считал, что возможно, такой ритуал когда-то существовал, вероятно, в восемнадцатом столетии, но в 1916 году давно уже вышел из употребления.

Что касается тридцати четырёх коронованных особ, никто из нас не имел ни малейшего понятия, каким образом насчитали такое количество. В действительности на церемонию явилось обычное сборище второстепенных членов германской королевской семьи — скорее всего, за бесплатной едой, но кайзер Вильгельм был занят другими делами, да и, кроме того, шла война. Так что в итоге из негерманских монархов присутствовал только Фердинанд Болгарский.

Другая причина моего нежелания надоедать рассказами о похоронах императора Франца Иосифа — тот простой факт, что на самом деле я не присутствовал ни на одной из частей этой церемонии. Как кавалер рыцарского креста Марии Терезии, я должен был идти в кортеже из Шёнбрунна 27-го числа, но как раз в это время мне позвонили и приказали немедленно явиться на аэродром в Асперне.

Оказалось, что итальянский поэт-авиатор Габриэле д'Аннуцио дал одной из газет интервью, в котором объявил о намерении лететь в этот день в Вену и бомбить катафалк во время прохода по улицам, в надежде распределить забальзамированные останки императора среди его скорбящих подданных. Мне, как лётчику, вся эта затея казалась совершенно абсурдной — если д'Аннуцио намеревался предпринять шестичасовой перелёт туда и обратно через Альпы в зимнее время, то, по моему мнению, он ещё более неустрашим, чем его изображала итальянская пресса.

Но местное военное командование подняло тревогу и впопыхах собрало в Асперне противовоздушное подразделение из отремонтированных в мастерских аэропланов и группы пилотов-испытателей и выздоравливающих после ранений. Вот так я и провёл тот день 27 ноября — сидя в кабине "Бранденбургера" на лётном поле Асперна в ожидании телефонного звонка. Нас продержали в боевой готовности до заката, и таким образом я всё пропустил.

Относительно самого дня погребения — это был последний день моего отпуска. Моё присутствие не требовалось — ни в процессии, ни в качестве пилота. Погода в Вене для конца ноября стояла прекрасная, и мы с Елизаветой решили воспользоваться тем, что ходили трамваи, и провести день на прогулке по Венском лесу — не очень далеко, поскольку её уже начинала обременять прибавка в весе, но достаточно долго, чтобы подышать свежим воздухом и просто побыть вдвоём, прежде чем я вернусь на службу.

Мы рука об руку бродили по лесным аллеям, пинали осенние листья, болтали и наслаждались обществом друг друга. Мы выпили чаю в маленьком кафе возле Гринцинга, потом поднялись на поросший лесом Каленберг, посмотреть на лежащий вдали город. Светило неяркое ноябрьское солнце, но в низине, где лежала Вена, висел лёгкий туман, и через его золотистую дымку проглядывали только игла соборного шпиля да пара высоких зданий.

И тогда до нас донёсся плывущий по воздуху звон всех уцелевших церковных колоколов города. Но их все перекрывал торжественный гул Пуммерина, огромного соборного колокола, отлитого из захваченной в 1683 году турецкой пушки. Мы изо всех сил старались не поддаваться чувствам, но только каменное сердце не тронуло бы это звучание веков, как будто сама когда-то могущественная империя звонила в погребальные колокола. Мы молчали — всё было понятно без слов.

Мы просто сидели, взявшись за руки, отчётливо понимая, что мир, в котором мы родились и выросли, сейчас уходит навсегда. Примерно через час с четвертью, когда всё было кончено и последний отзвук колоколов затих вдали, мы отправились домой, пока ещё ходили трамваи. Спускаясь по склону холма через буковый лес, мы увидели, что и многие другие пропустили похороны усопшего властителя.

Худые и измученные, одетые в мешковину и рваную военную форму, женщины и дети из венских трущоб не прощались с императором — они собирали хворост, грибы и ягоды, чтобы согреться и поесть.

Тем же вечером я уезжал в Полу, чтобы поймать судно, идущее к Луссину. Сделав крюк по пути на Южный вокзал, я заглянул в Грабен за новыми эмблемами на мундир, А потом в морской департамент Военного министерства на Золламтштрассе, забрать небольшую посылку.

На вокзальной платформе, прежде чем поцеловать на прощание Елизавету, я зашёл в туалетную комнату и заменил на фуражке кокарду с инициалами Ф.И. на другую, приобретённую этим вечером, вышитую золотыми нитками сомнительного качества военного времени, с буквами К.И.— вензелем нашего нового императора Карла Первого — или, как уже успели его прозвать, Карла Последнего. В посылке содержались такие же кокарды для моих однополчан в Луссине, и ещё около сорока для унтер-офицеров и рядовых — диски из чёрного лакированного металла с тиснёными позолоченными буквами.

Утром, когда я вернулся, мы выстроились в парадных мундирах под моросящим декабрьским дождём для принятия присяги. Держа фуражки под левой рукой, подняв вверх правую со сдвинутыми вместе указательным и средним пальцами, мы стояли перед мирно дремлющим в кресле командиром, военным капелланом и унтер-офицером, держащим красно-бело-красный военно-морской флаг.

Мы поклялись в вечной верности нашему государю и правителю Карлу, милостью Божией императору Австрии, апостолическому королю Венгрии, королю Богемии, Хорватии... и так далее, целый список сказочных названий вроде Иллирии и Лодомерии, закончившийся последним штрихом — ...и королю Иерусалима.