Джон Биггинс - Двуглавый орел

Но на самом деле мы не так уж чётко разделяли обязанности. Я обучился на пилота в 1912 году, летал на нескольких лодках, тогда только появившихся на флоте, подтверждение тому— моя серьёзно раненная нога, которую я повредил при крушении одной из них в Аббации, в 1913 году. С тех пор я не особенно много летал, но навыки у меня остались, а значит, мы с Нехледилом, по крайней мере, могли разнообразить монотонное патрулирование над серо-стальным зимним морем, меняясь местами каждый час.

Я выяснил, что среди летающих лодок "Лёнером" относительно легко и приятно управлять — она хорошо сбалансирована и послушна, так что не приходится проводить добрые четыре-пять часов полёта, отчаянно вцепившись в штурвал, чтобы держать высоту.

Несмотря на это, сопровождение конвоев оставалось удручающе унылым занятием, больше подходящим для водителя венского трамвая, чем для лётчика, участвующего в мировой войне. Перед рассветом — привычная проверка машины в ангаре, потом полусонный наземный персонал выкатывал её наружу на специальной тележке и спускал по бетонному стапелю, так что в результате она сидела на воде, как чайка. Взлет был самой сложной частью всей операции.

Корпус лодки, хрупкий, как спичечный коробок, имел в носовой части неглубокое V-образное сечение, но остальное днище было плоским, поэтому на ветру лодку трепало, как бумажный пакет. Если матросы, удерживавшие причальный трос, отвлекались, внезапный порыв боры мог вырвать у них аэроплан, унести по воде через бухту и бросить на скалы на другом берегу.

После того как лодку благополучно спускали на воду, Нехледил и я подгребали к ней на шлюпке и взбирались на борт. Мне, как наблюдателю, приходилось запускать двигатель.

Я всегда приступал к этой процедуре с некоторым беспокойством. Чтобы запустить шестицилиндровый двигатель, надо было с усилием потянуть на себя рычаг, стоя на ограждении кабины. Это могло привести к неприятным последствиям — если при запуске слишком крепко держать пусковой рычаг, легко вывихнуть запястья.

Когда двигатель запускался и аэроплан натягивал причальные канаты, я усаживался и проверял рацию, выстучав несколько слов азбукой Морзе и дождавшись ответа от наземной радиостанции в форте Луссин. Потом, если всё в порядке, Нехледил тянул ручку газа, сигналил наземной команде отпустить канаты, и мы начинали разбег.

Полагаю, французский глагол décoller, "отрываться от земли", вероятно, придумал пилот летающей лодки. В спокойную погоду лодка, казалось, прилипала к воде, как приклеенная, и чтобы поднять её в воздух, требовалось значительное усилие. Однако зимой такой проблемы не существовало — обычно дул ветер, и мы прятались за ветровым стеклом от летящих брызг, пока лодка с грохотом разбегалась, рассекая волны, и неслась по фьорду сквозь подхваченные ветром клочья пены.

Мы поднимались в воздух, потом разворачивались над входом в почти полностью окруженную сушей гавань и направлялись на север, к месту встречи с конвоем.

Мы встречались либо у маяка на мысе Порер, если конвой шёл из Полы, или, что случалось чаще, у северной оконечности острова Черзо, если конвой двигался на юг, из Фиуме через пролив Меццо и Кварнероло, между внешним и внутренним поясами островов. Нас ждали там, в облаке бурого лигнинового дыма, шесть или семь торговых судов и пара небольших военных кораблей сопровождения.

Когда мы приближались, я запускал ракеты — условный сигнал, потом включал рацию, чтобы связаться с радистом на борту эскорта. Мы летали кругами над конвоем, пока суда перестраивались, отпускали аэроплан, сопровождавший конвой от Фиуме, и на следующие четыре часа погружались в неизбежную скуку.

Пароходы тащились под нами на своей обычной скорости в пять-шесть узлов — и это при хорошей погоде и отсутствии встречного ветра, плелись, как вереница престарелых пенсионеров на почту. Рулевые на судах с трудом справлялись с изношенными механизмами, стараясь держаться на курсе.

А я в это время оглядывал море через цейссовский бинокль, отмечая острова, которые мы проходим — Черзо, Плавник, Арбе, Долин, Луссин, Асинелло, Паго, Скарда, Селбе, Ульбо, Премуда, Меледа... Иногда мне казалось, что такое изобилие островов у побережья Далмации говорит о душевном расстройстве Творца. Вряд ли кому-то в здравом уме могли понадобиться острова в таком количестве...

Наконец, в поле зрения появлялся остров Лунга, а вместе с ним (если всё в порядке) — аэроплан с военно-морской базы Зары на замену нашему, возможно, с конвоем, идущим обратно на север. Мы обменивались опознавательными сигналами, я сообщал об окончании связи радисту внизу, и мы радостно поворачивали назад.

Под нами снова проплывали те же самые острова — Меледа, Премуда, Ульбо, Селбе, Скарда, Паго, Асинелло, пока мы наконец-то снижались над заливом Луссин и скользили по воде в бухту Ковкания. Нам кидали швартовые канаты и тащили на стапель.

— Ничего не случилось, герр шиффслейтенант?

— Без происшествий, как обычно. А теперь, будь любезен, помоги мне, ладно? Я так окоченел, что еле двигаюсь.

При таком недостатке и действий и эмоций пустяковые детали повседневного существования авиабазы начинали казаться серьёзными проблемами. Например, еда. Весь год пайки становились всё более скудными. Сначала из ежедневного рациона исчезло вино, потом кофе заменили на тошнотворный кофейный суррогат.

Мясо отсутствовало в меню по три дня каждую неделю, горячий ужин сменился жидкостью, называемой чаем, с хлебом и сыром, теперь даже чаще с одним только хлебом. Жидкий водянистый суп из сушёной репы и ячменной крупы часто оказывался основной ежедневной едой. А когда на столе появлялось мясо, оно нередко вообще не годилось в пищу.

Когда я не летал, одной из моих обязанностей офицера-наблюдателя являлось инспектирование поставок мяса, когда раз в две недели из Полы прибывало судно с продовольствием. Однажды в начале ноября среди партии говяжьих туш я обнаружил мелкое и изуродованное существо и тут же поднял тревогу. Приходилось мириться с тем, что в поставках говядины попадались отдельные туши лошадей, но будь я проклят, если стал бы терпеть, чтобы моих людей кормили дохлыми собаками.

Стоя на трапе, я подозвал офицера службы снабжения и заявил, что не намерен расписываться за эту поставку. Он возразил, настаивая, что это животное на самом деле корова. Я заподозрил мошенничество — хорошо известно, что военно-морское интендантство в Поле пользовалось усиливающейся бедностью военного времени и пополняло свои карманы, продавая государственное продовольствие гражданскому населению, а потом восполняло недостающий вес любой дрянью, какую удавалось найти.

Я категорически отказывался принимать эту поставку, а офицер снабжения так же твёрдо стоял на своем. В конце концов, я переадресовал решение вопроса вышестоящей инстанции и отправил рядового на велосипеде на поиски офицера-медика. Оказалось, на что военно-морской авиабазе Луссин-Пикколо нет постоянного военного врача. Вместо него медицинскую службу нес, если это можно так назвать, отставной флотский хирург, живущий в городе. Я искренне надеялся, что обойдётся без происшествий, поскольку этот врач оказался не намного моложе фрегаттенкапитана фон Лёча, с чуть более здравым рассудком. Он прибыл на пристань через полтора часа, в отвратительном настроении после поездки на велосипедной раме.