Юрий Лиманов - Пять лет спустя или вторая любовь д'Артаньяна

Просто его католические убеждения были слишком молоды, так как он получил их от своего отца, признавшего мессу уже в зрелые годы вслед за своим кумиром Генрихом IV, тогда еще Генрихом Наваррским. А протестантские догмы, которые признавали его недавние предки, были слишком абстрактны для него. Он участвовал в осаде Ла Рошели, столицы гугенотов во Франции, и ничуть о религиозных различиях не задумывался. Гасконцы попали под влияние ересиархов всего сто лет назад, а до того были такими же правоверными католиками, как и люди по ту сторону Пиринеев. Легкий налет атеизма в его взглядах убедительно показывал, что нельзя слишком часто перепахивать духовное поле души, готовя его под новый посев — почва мельчает и усыхает…

Он гнал коня галопом, понимая, что непростительно задержал короля.

Однако Людовик умилился, когда лейтенант красочно рассказал ему, как пришлось ждать, пока мадемуазель изволит встать, и поблагодарил за службу. Более того, когда он уходил, его остановил Дюпон и вручил внушительный кожаный мешочек с золотом — те самые пистоли, в получении которых лейтенант сомневался.

Ужин в особняке Люиня протекал, как всегда, в торжественном молчании, лишь изредка прерываемом замечаниями старого герцога ди Лима касательно вина, поданного к мясу, или десерта, не удовлетворявшего его изысканный вкус.

Обычно эти придирки раздражали герцогиню, но в этот вечер, первый после ее возвращения из монастыря, где она, по ее рассказам, отлично провела время с подругой детства, королевой Анной Австрийской, ничто не могло испортить ее хорошего настроения. Она прикрывала глаза, и в ее воображении на противоположном конце стола возникал вместо старого герцога Арамис, и тогда она загадочно улыбалась и мысленно посылала ему слова любви, пригубляя прекрасное бордосское, любимое вино мушкетера, так похожее на вина Испании.

За столом, кроме герцога и герцогини, сидели мадемуазель де Отфор и иезуит брат Игнацио. Маргарита была погружена в свои думы, а монах не сводил пытливого взора с герцогини.

— Вы сегодня удивительно хорошо выглядите, дочь моя, — решился, наконец, прервать молчание иезуит. — Вам полезно отдыхать на свежем воздухе. У вас чудесный цвет лица и умиротворенный вид.

— Вы находите? — герцогиня безмятежно улыбнулась.

— Как здоровье старого герцога де Буа-Трасси? — неожиданно спросил герцог ди Лима.

— Мой друг, неужели вы думаете, что старый герцог был с нами в монастыре?

— Помню, его мучила подагра, — пропустил мимо ушей герцог вопрос жены. — Мы встречались с ним на переговорах о браке инфанта Филиппа и принцессы Изабеллы. Сколько же лет тому назад это было? Пятнадцать, шестнадцать?

— Пятнадцать, сын мой, — сказал монах.

— Да, да… пятнадцать. И уже подагра. Она все еще мучает его?

— Мой друг, я же сказала вам, что его не было с нами в женском монастыре. И вообще, он не выезжает в свет и не бывает при дворе.

— А он всего лишь на пять лет старше меня.

— Но вы тоже почти не выезжаете в свет, мой друг.

— Подагра мучила его уже тогда, когда мы обсуждали женитьбу инфанта Филиппа и принцессы Изабеллы. Он не ограничивал себя в еде и винах, хотя я и говорил ему, что воздержание угодно Богу.

— Воистину так, сын мой, — согласно заметил монах и сделал хороший глоток красного вина.

Больше до конца ужина никто не произнес ни слова.

Когда, воздав благодарение Богу, все встали из-за стола, иезуит подошел к герцогине.

— Я бы просил вас, дочь моя, уделить мне несколько минут внимания.

— Слушаю вас, отец мой.

— Я буду ждать вас в кабинете.

— Хорошо, отец мой, — тень настороженности мелькнула на лице герцогини, однако, она не стала спрашивать монаха, о чем тот хочет поговорить с ней.

Она сопроводила своего мужа в библиотеку, где он, по обыкновению, устроившись в удобном кресле, читал, а вернее, дремал над книгой перед камином — его топили каждый вечер, несмотря на лето.

Когда герцогиня, наконец, вошла в кабинет, монах стоял у стола и молился. Его пальцы перебирали четки, а глаза, обращенные долу, казалось, ничего не замечали. Но, тем не менее, он сразу же перестал молиться и сурово поглядел на герцогиню.

— О чем вы хотели поговорить со мной, святой отец?

— О вас, дочь моя.

Герцогиня ничего не сказала, только тень тревоги легла на ее лицо.

— Вы не спрашиваете, отчего я хочу говорить именно о вас, и это дает мне основание полагать, что вы уже догадались о предмете нашей беседы.

Герцогиня села к камину, в котором, в отличие от камина в библиотеке, уже месяц как не зажигали огня, и жестом предложила сесть монаху.

— Мне тридцать лет, святой отец, а моему супругу семьдесят пять, как вам хорошо известно, и единственное, чем он может похвастать, это отсутствие подагры.

— Не лукавьте, дочь моя.

— Разве я лукавлю?

— Да, и вы отлично это осознаете. Вы знаете, что церковь готова понять веление плоти, дочь моя. Но не может простить, если оно вошло в столкновение с велением долга.

— Не вам говорить мне о велении долга! — воскликнула герцогиня.

Иезуит предпочел не вдаваться в невыгодный для него спор. Он взял пуфик, поставил его в ногах молодой женщины, сел. Скромно, на краешек, дабы не погрузиться в его ласкающую и затягивающую мягкость, погладил четки, вздохнул.

— О долге духовной дочери, — елейно уточнил он. — Не вы ли скрыли от меня на исповеди, что красота некоего мушкетера пробудили в вас плотские желания?

— Грешна, святой отец.

— Но этот грех повлек за собой другой. Не грех нарушения долга перед Господом нашим, но долга, почти столь же великого — перед Испанией…

— Но святой отец… — с возмущением перебила его герцогиня, не привыкшая, чтобы с ней разговаривали в таком тоне.

— Я не закончил, дочь моя! — повысил голос иезуит. — Именно перед Испанией. Ваш родственник, кардинал Оливарес, первый министр, правая рука самого короля, счел возможным возложить на вас великую миссию: склонить Людовика к сохранению дружбы между нашими двумя странами. Она расцвела при королеве Марии и развивалась бы далее, если бы не пришел к власти Ришелье, кардинал Римской святой церкви, позорящий свое звание возмутительными соглашениями с протестантами…

— И если я преуспела бы в этом, вопреки тому, что жена Людовика — сестра нашего короля, такой зов плоти не возмутил бы высокие чувства церкви?

— Дочь моя…

— А вас приставили шпионить за мной!

— Удерживать от мирских соблазнов на пути к высшей цели.

— Высшая цель — залезть в постель к Людовику?

— Высшая цель — процветание Испании и Святого престола.

Внезапно в прекрасных глазах герцогини заблестели слезы.

— Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо.