Юрий Лиманов - Пять лет спустя или вторая любовь д'Артаньяна

Но служанка, войдя, сразу же прошла в скромную гостиную. Арамис пожал плечами и последовал за ней. А она, постояв несколько секунд спиной к нему, словно собиралась с мужеством, порывисто обернулась к мушкетеру, встала на колени, сдернула чепец служанки с головы, отчего ее иссиня-черные волосы волной упали, закрыв пол лица, на плечи и, протянув к Арамису прекрасные руки, произнесла прерывающимся от волнения голосом:

— Прости меня!

Пораженный Арамис узнал герцогиню. Он оторопело смотрел на стоящую перед ним на коленях женщину и растерянно молчал. А в глазах ее заблестели слезы, на щеках появился лихорадочный румянец, и мгновенно пересохшие, будто в лихорадке, губы произносили удивительные, потрясающие слова:

— Я была не в себе… я виновата перед тобой… Я люблю тебя, безумно люблю… прости… Там, на охоте, когда ты так внезапно отвернулся от меня, я чуть с ума не сошла…Прости, только сегодня я поняла, куда ты спешил…

Арамис бросился к ней, поднял на руки и, покрывая поцелуями склонившееся к нему лицо и серые, вдруг потемневшие, как агат, глаза, из которых, наконец, полились слезы, понес в полутемную спальню…

Солнечные лучи пробивались сквозь щели в ставнях, будто раскаленные клинки, и рассекали обнаженное женское тело, распростертое на смятых простынях. Судя по яркости света, прошло не менее четырех часов с того момента, кода он заключил ее в свои объятия, но Арамису казалось, что минуло лишь одно мгновение.

Герцогиня спала.

Неправдоподобной длины ресницы чуть-чуть вздрагивали, щеки еще хранили жар объятий, пунцовели нацелованные, слегка приоткрытые губы, а легкое, неслышное дыхание свидетельствовало о полной умиротворенности и, как с мужской гордостью подумал Арамис, удовлетворенности молодой женщины.

Его изучающий взгляд скользнул ниже, по белоснежной, без единой морщинки шее, и еще ниже, где чуть расплывшись от собственной сладкой тяжести, вызывающе и самодовольно смотрела на него самая прекрасная грудь, какую только он видел в своей многоопытной жизни.

Арамис приподнялся на локте, чтобы продолжить свое исследование, и Агнесс открыла глаза.

— Бесстыжий, — шепнула она.

— Разве я не вправе наслаждаться зрелищем самого изумительного тела во всем мире?

— Бесстыжий, — повторила герцогиня. — Дать мне заснуть, когда у нас так мало времени! — и она, потянувшись, обняла мушкетера…

Полоски солнечного света сползли к самым ногам любовников и теперь освещали край простыни, готовой вот-вот упасть на пол. Четыре ноги, две мускулистые и покрытые темными волосами, две стройные и белоснежные, как у мраморной греческой статуи, сплетались, лаская друг друга мягкими прикосновениями.

Потом герцогиня приподнялась и стала овевать себя и мушкетера огромным веером, отчего грудь ее соблазнительно подрагивала.

— Я люблю тебя, — несколько запоздало и неожиданно для самого себя сказал вдруг Арамис.

— Еще! — попросила, словно маленькая девочка, герцогиня.

— Я очень люблю тебя! — повторил Арамис и с удивлением понял, что в его словах нет ни капли притворства. — Но как ты нашла меня? Особняк Люиней на другом конце города.

— Ради того, чтобы услышать эти слова, я готова пересечь не только Париж, но и всю Францию.

Герцогиня с треском сложила веер и прильнула к Арамису. Они вновь целовались, нежно и трепетно, как юные пастух и пастушка.

— И все же, как ты нашла меня?

— Меня проводил Планше.

— Планше? — удивился Арамис.

— Да, он такой забавный.

— Но откуда ты его знаешь?

— Он слуга д'Артаньяна.

— Это вовсе не объясняет…

Ты ревнуешь меня к своему лейтенанту?

— Нет! Но согласись, странно, что ты так легко сумела отыскать слугу д'Артаньяна, да еще ночью.

— Видишь ли, он успел завоевать сердце моей камеристки за несколько приездов лейтенанта к нам. А моя камеристка проговорилась мне, что провела ночь с Планше и…

— Можешь не продолжать. Теперь я понимаю, откуда у тебя этот очаровательный наряд.

— Ты считаешь, что мне больше идет быть камеристкой?

— Просто я считаю, что тебе любой наряд к лицу и больше всего идет тот, который в данный момент на тебе. Как сейчас.

— Ты прелесть! Но я могу носить его только когда я с тобой. Скажи, это правда?

— Что? — насторожился Арамис. Неужели Агнесс начнет расспрашивать его о прошлых увлечениях.

Но герцогиня притянула его к себе и шепнула на ухо:

— Это правда, что вы освободили старую королеву?

Несколько мгновений Арамис растерянно молчал. Вспомнились слова герцогини, которые он пропустил мимо ушей, пораженный ее появлением у него в квартире: “Только сегодня я поняла, куда ты спешил”. Как она узнала? Неужели проболтался Планше? Нет, это невозможно…

— Кто тебе сказал?

— Никто.

— Тогда откуда ты это взяла?

— Догадалась. Когда любишь, становишься проницательным.

— Ты не находишь, что это довольно смелое умозаключение?

— Я просто кое-что сопоставила. Ты умчался, словно вихрь, когда солнце поднялось над верхушками деревьев. Но не было никакого сигнала, созывающего мушкетеров. Шеврез сказала, что ты вспомнил о Боге. Но я думала, думала и поняла, что ты, увидев, как высоко стоит солнце, понял, что опоздал…

“Однако, она наблюдательна!” — подумал мушкетер.

— Потом в конвое короля двое суток не было ни тебя, ни д'Артаньяна, ни Портоса, ни этого хмурого мушкетера с лицом испанского гранда с картины Эль Греко.

— Атоса…

— Да. А потом Планше немного проговорился.

— Как это можно проговориться немного?

— Когда моя камеристка попросила его проводить меня, он стал отнекиваться, говоря, что провел двое суток в седле.

Арамис рассмеялся.

— Получается, что камеристку он любить мог, а проводить госпожу сил не хватило…

— Не уводи разговор в сторону. Но именно его слова о двух днях в седле натолкнули меня на кое-какие мысли. И когда я сопоставила… — герцогиня не докончила и состроила умное лицо.

— Что именно?

— Когда неизвестные освободили мадемуазель де Фаржи, тоже шли разговоры о четырех рыцарях.

“Все так, — подумал Арамис. — Меня не было, зато был де Рошфор”.

— И не нужно смотреть на меня, как на глупенькую дурочку. На это способны только вы, последние паладины… — все остальное потонуло в поцелуях.

Их прервал негромкий стук в дверь.

Герцогиня вздрогнула и отстранилась от мушкетера.

— Кто это может быть?

— Не знаю.

— Может быть, Базен? Твой слуга?

— Базен, скорее всего, спит как сурок, где-нибудь на полпути к Парижу в стоге сена.

— А вдруг это посыльный из роты? Я не хочу, чтобы ты уходил… Не уходи, этот день наш. Дома я сказала, что еду помолиться с королевой Анной в ее любимый монастырь. Я действительно знаю настоятельницу, милейшую Луизу де Молле. Так что меня не ждут до самого вечера. А вдруг я останусь ночевать в монастыре, — и она стала ластиться к Арамису. – Ведь настоятельница меня не прогонит?