Юрий Лиманов - Пять лет спустя или вторая любовь д'Артаньяна

— О, нет. Я неточно выразилась. Не кавалер, а ухажор. Смелый и веселый.

— Наверное, солдат? — герцогиня знала, что у Долорес была слабость к солдатам.

— Нет, но слуга солдата.

— Хотела бы я знать, что это за солдат, у которого есть слуга? — спросила герцогиня не потому, что это ее действительно интересовало, а просто, чтобы поддержать разговор, позволяющий не думать ни о чем..

— Гвардеец. Дворянин. Даже, кажется, лейтенант.

— Какой лейтенант? — насторожилась герцогиня.

— Ну, этот, гасконец.

— Гасконец? — переспросила герцогиня.

— Да, тот, что приходил к мадемуазель несколько раз, хотя делал вид, что наносит визиты вашей светлости.

— Ты хочешь сказать — д'Артаньян?

— Да, ваша светлость, я плохо запоминаю эти дикие французские имена. Слугу зовут Планше.

“Д'Артаньян в Париже! — пронзила ее мысль. Но вместо того, чтобы вскочить, расспросить, узнать хоть что-то об Арамисе и потом мчаться, действовать, она почему-то, словно кошка к мышке, стала подкрадываться к интересующему ее вопросу.

— Как же ты разговариваешь с ним?

— А зачем нам разговаривать? К тому же я знаю с десяток французских слов, а он два десятка испанских.

— И часто вы встречаетесь?

Камеристка потупилась.

— Понятно, — улыбнулась герцогиня. — То-то я смотрю, ты ходишь сонная.

— Нет, ваша светлость, его не было целых три дня!

Герцогиня внутренне напряглась, но ничем себя не выдала.

— И где же он был? У другой красотки?

— Ваша светлость! — с укоризной воскликнула камеристка. — Планше сказал, что он две ночи провел в седле, что ничто так не возбуждает, как скачка верхом и мысли обо мне, — камеристка томно потянулась. — Он был нетерпелив и ненасытен…

— Лейтенант его опустил до утра?

— Лейтенант сразу же, как только они въехали в Париж, поскакал в Лувр.

— Ты сказала — въехали. Значит, они уезжали из Парижа?

— Да.

— На три дня?

— Да, ваша светлость. Так я поняла слова Планше.

— Твой Планше ездил с лейтенантом?

— Конечно. И слуги трех других господ мушкетеров.

— И далеко они ездили?

— Не знаю, ваша светлость. Наверное, далеко. Планше смеялся, что бедняга Базен до сих пор плетется по дороге обратно в Париж.

— Базен?

— Ну да, слуга одного из мушкетеров, друзей мсье лейтенанта. Самого красивого.

— Арамиса?

— Да, он так его называл…

Герцогиня рывком села в ванной.

— Арамис тоже ездил с лейтенантом?

— Конечно. И он, и господин молчаливого слуги, и этот огромный мушкетер, который несколько раз сопровождал вашу светлость в Лувр.

Герцогиня откинулась, погрузившись до плеч в теплую ароматную воду. Слова камеристки следовало обдумать.

— Значит, двое суток в седле… А ты не припомнишь, не называл ли он места, куда они ездили?

— Нет, ваша светлость. Знаю только, что они были вчетвером. Их так и называют — слуги четырех мушкетеров.

Герцогиня уже не слушала болтовню камеристки.

Внезапно у нее появилась безумная догадка: их не было трое суток, из них два дня они провели в седле… Бешенная скачка… Как раз можно успеть добраться до Компьена, проводить старую королеву до границы и вернуться обратно в Париж… Четверка… О которой ходят самые невероятные слухи, о которой что-то такое рассказывала Шеврез… Все сходится! Дрожь охватила герцогиню. Значит, ее Арамис, ее прекрасный рыцарь освобождал королеву из замка, а она тем временем призывала на его голову все кары неба, дулась, как пустая кокетка, даже осмелилась ударить его по лицу!

Взволнованная герцогиня встала во весь рост.

В зеркале отразилась прекрасная, стройная женщин с тонкой талией, высокой, может быть, чуть полноватой грудью, лебединой шеей и — о, чудо! — румяным лицом, совсем не напоминающим ту маску отчаяния и усталости, которую она видела в зеркале ранним утром.

— Твой Планше знает, где живет Арамис?

— Конечно, мадам.

— Ему можно доверять?

— Как мне!

Герцогиня вышла из ванной и встала рядом с камеристкой.

— Принеси мне твое новое платье.

— Ваша светлость?.. — но тут в плутоватых глазах камеристки мелькнула догадка, и она хихикнула. — Но я не уверена, что смогу добудиться Планше.

— Он здесь?

— Да, — потупилась камеристка. — Спит в моей комнате…

— Ничего, добудишься! — герцогиня чувствовала, как тает холодок в сердце и уходит дрожь, а на ее место приходят решимость и бесшабашное веселье. — Сумела измотать, сумеешь разбудить! И подбери два больших веера.

Через полчаса из незаметной задней калитки особняка Люиня выскользнули две чернокудрые испанские, судя по красочным костюмам, служанки и, озираясь, прикрываясь веерами, торопливо пошли в сторону Королевской площади.

Арамиса разбудил настойчивый стук в дверь. Он разлепил глаза, подумал, что каналья Базен мог бы и посидеть в трактире, дать своему господину поспать, но все же поднялся, накинул пестрый восточный халат, прикрыл тяжелые, с узкими прорезями ставни на единственном окне в спальне и поплелся, бормоча проклятия, открывать.

— И двух часов не спал…

Проходя мимо туалетного столика, он, не глядя, взял волосяную щетку, пригладил волосы — даже перед слугой он не желал представать нечесаным.

Впрочем, подумал он, вряд ли это Базен. Он бредет сейчас где-то по дороге в Париж, если не спит сурком, зарывшись в стог сена.

Арамис взял бутыль, наполненную ароматной водой, привезенной из далекого немецкого города Кельна, обтер лицо, поискал глазами шпагу, подхватил ее, обнажил, пересек темную, крохотную гостиную и встал, прислушиваясь, у двери.

Вполне приличную, по мушкетерским меркам, квартирку, состоящую из двух каморок — спальни и гостиной — и кухоньки, где спал обычно Базен, если мушкетер не принимал очередную прекрасную гостью, он смог снять относительно недавно, получив крохотное наследство от тетушки, о существовании которой до того и представления не имел. Правда, расположена была квартирка на пятом, последнем этаже одного из тех высоченных домов, что понастроили в центре Парижа по распоряжению регентши Марии Медичи, изуродовав, на взгляд Арамиса, прекрасный вид на Собор. Зато стоили квартирки дешево. И дверь была хлипкая, такую Портос мог вышибить одним ударом кулака.

Он прислушался.

Если бы там стояли гвардейцы кардинала, они бы сопели и нетерпеливо топтались, скрипя ботфортами.

А за дверью была тишина.

Он открыл дверь.

На пороге стояла хорошенькая, насколько можно было судить в полумраке лестницы, черноволосая служанка в кружевном чепце. Что-то в ее облике показалось ему знакомым. Он нисколько не удивился — по утрам к нему часто прибегали посланцы, реже посланницы парижских прелестниц с приглашением на вечер.

— Входи, милочка, — сказал он и отступил от двери, давая девушке возможность войти. — У тебя записка? Можешь вручить ее мне.