Худайберды Тухтабаев - Золотой выкуп

— Ну-ка, попробуйте тихонечко поднять руку, — попросила Насиба.

— Вой-бо-ой, — протянул Намаз с деланным неудовольствием, — ты совсем замучила меня из-за пустяковой царапины.

Потом поднял левую руку, подержал некоторое время на весу.

— Да рука у вас совсем ожила! — обрадовалась Насиба.

— Но что-то частенько еще немеет, иногда кажется, что и рука-то не моя.

— Попробуйте собрать пальцы в кулак. Сергей-бобо говорил: как только вы покажете кулак, считать вас здоровым.

— Вот, пожалуйста.

— Чуть-чуть — и настоящий бы кулак получился. Значит, немного осталось до вашего излечения, Намаз-ака!

Насиба накинула на плечи мужа белый яктак, который постирала по дороге, на минутном привале, и высушила уже верхом на коне, повязала его голову своим цветным платком, прильнула к его груди и замерла… «Аллах, сохрани моего любимого. Поверь, всемогущий, ему очень-очень трудно сейчас. Днем и ночью верхом на коне. Ни поест по-человечески, ни отдохнет-поспит… На каждом шагу ждут его опасности. Подкупленные господами предатели поджидают его всюду, за каждым переулком, готовые выпустить в него заряд за зарядом. А жаждущим отрезать его голову, доставить властям за награду — несть числа. А он и не желает думать о грозящих ему опасностях, и времени у него на это нет. Он должен вооружить джигитов, примкнувших к нему, достать коней, накормить-напоить всех. К тому же эта рана… Она отняла у него столько сил, вон каким стал, кожа да кости…»

От природы мягкосердечный Намаз не противился, когда жена вот так, прильнув к груди, изливала свои чувства. Он ласкал ее, нежно гладя большими грубыми руками волосы, источавшие какой-то волшебный запах, и в такие минуты в его душе, уже ожесточившейся в стычках с неприятелем, перестрелках, где не обходилось без человеческой крови и жертв, просыпалось какое-то нежное чувство, и он только и делал, что тяжко вздыхал: Насибу жалел. Ведь и свадьбы-то путной у них не было. Ни комнату свою не смогла, как мечтала, разукрасить, ни побрякушек навешать на себя, как это делали все ее подружки на своих свадьбах, ни испытать в полную меру счастья медового месяца. Брачная ночь их началась со смертельной опасности, перестрелки, погони. С того дня не слезает с седла. Ночуют они то на кладбищах, то в тугаях, то в зарослях верблюжьей колючки. Засады, убитые, оголенные сабли да оскаленные пасти коней — вот все, что видела Насиба, связав свою жизнь с Намазом. Ведь как ни крути, не женское это дело — воевать. Ей бы домашний очаг создавать, детей растить… Трудно Насибе, ох как трудно…

Намаз вздохнул, покачал головой. Погладил здоровой рукой волосы жены.

— Вставай, родная, пойдем, позанимаемся немного. Ия, ты никак плачешь?

— Нет, это я просто так, — провела Насиба ладонями по щекам.

— Может, по маме соскучилась?

— Нет, сама не знаю, почему плачу. Просто как-то душа переполнилась.

— Не надо, дорогая, все будет хорошо.

— Я плачу, Намаз-ака, потому что вас жалею.

— Вот глупенькая, разве я такой уж несчастный, чтобы жалеть меня? Подо мной горячий скакун, подобный тулпару [39] Тулпар — сказочный крылатый конь. , в руке острая сабля, рядом — любимая жена! И я вольная птица. А раз так, значит, я самый счастливый человек в этой темнице, имя которой белый свет. Если уж тебе так хочется, давай поплачем о горькой доле тех тысяч и тысяч несчастных, втоптанных в грязь, стонущих и плачущих кровавыми слезами. Нет, родная, я хоть и немного, а вкусил хмель свободы и ни о чем теперь не жалею. Никогда не плачь по мне впредь, договорились?

— Хорошо, Намаз-ака.

Посидев еще какое-то время, прижавшись щекой к широкой и могучей груди мужа, Насиба тихо потянула Намаза за руку. Взяв два револьвера, лежавших на войлочном ковре, они узкой, едва заметной тропкой проследовали на другую, такую же белесую от выступившей соли полянку: с того дня, как Насиба появилась в отряде, Намаз при каждой возможности обучал ее стрельбе из винтовки и револьвера. Имея острое зрение, Насиба быстро научилась довольно метко стрелять. Она уже могла попадать в цель даже на полном скаку.

Намаз подкинул вверх туго завязанный тряпичный мяч, изрешеченный пулями, и скомандовал:

— Пли!

Насиба выпустила подряд три пули, пока мяч опускался на землю, но ни разу не попала.

— Уж очень вы неожиданно подкинули. Я опешила, — проговорила она смущенно.

— Для нас не должно быть неожиданностей, — ответил Намаз с деланным недовольством, хотя был доволен быстротой, с какой она приняла боевую стойку и открыла огонь. А что не попала в цель — не беда. — Никогда не теряйся, ни при каких обстоятельствах. Пропустишь миг — изрешетят. Главное — надо быть хладнокровным, быстрым и четким в движениях. Ты не думай, мне тоже это удалось не сразу. И я волновался, терялся не раз… Если живой остался, то лишь благодаря тому, что враги мои тоже плошали… Да еще зачастую оказывались трусами. Так, приготовились, огонь! Вот теперь молодец, попала…

До позднего вечера из-за камышовых зарослей доносились частые выстрелы и счастливый беззаботный смех молодого мужа и его молодой жены…

С наступлением темноты стали появляться десятники, которые, поздоровавшись, присаживались ужинать. После еды, оставив друзей за дастарханом, Намаз направился в небольшой, наспех поставленный шалаш. По заведенному порядку он принимал десятников по одному, планы и действия каждой десятки держались в строгой тайне от других.

— Пригласи Кабула, — приказал Намаз часовому.

Немного спустя в шалаш вошел среднего роста, с узкой талией, быстрый в движениях человек лет тридцати.

— Как ваша рана, Намазбай, заживает? — поинтересовался Кабул, присаживаясь на расстеленную на земле камышовую циновку.

— Понемногу, — нехотя ответил Намаз, который не любил говорить о своем здоровье. — Лучше, Кабул-ака, расскажите, в каких краях были, что делали.

— Рыскали вокруг Пайшанбы и Джумабазара, как сами вы и велели.

— Выкладывайте, какие новости, Кабул-ака.

— Тринадцать парней из Джумабазара готовы примкнуть к нам, если дадим оружие и коней.

— Оружие… коней… — повторил Намаз, вздохнув. — Ясное дело, не воевать же вилами… Дадим, конечно.

— Еще одно. В воскресенье нанял глашатая и сделал объявление от вашего имени.

— Объявление?

— Да, объявление, — подтвердил довольный Кабул. — Я велел ему огласить вот что: «Плюйте, люди добрые, в лица сановников и управителей, гордо поднимите головы перед богатеями и торгашами, не кланяйтесь им, — за вами стоит сила Намазовых джигитов!» Потом велел разбросать на базаре хурджин серебра, отнятый у Туры-бакалейщика. Когда уходили, произошла перестрелка с нукерами тысячника.