Худайберды Тухтабаев - Золотой выкуп

— По существу, все мы братья, потому как бог — един… Только веры разные, и молимся по-разному… Разрази меня гром, люблю верующих, уважаю… Я для них все сделаю, пусть молятся…

Ко времени третьей молитвы, перед заходом солнца, когда приготовления были закончены, двери всех темниц распахнулись, узники вышли на приготовленную для молитвы площадку. Обросшие, бледные, облаченные в жалкие лохмотья арестанты обнимались, плакали, смеялись от радости свидания. Двери, ведущие во двор тюрьмы, заперли, выставив снаружи охрану. Прислушивавшийся у двери Намаз ощутил наступившую тишину. Он тихо потянул на себя дверь. Она легко поддалась.

Соратники Намаза, не видя предводителя, решили было, что его не выпустят, что ему не разрешили помолиться перед казнью. Теперь, увидев его, неожиданно появившегося в дверях, без кандалов, подтянутого, с решительными движениями, дружно поднялись на ноги.

Палван какое-то время стоял перед джигитами, широко расставив ноги, привыкшие к кандалам, потом произнес негромко:

— Здравствуйте, друзья мои! Поздравляю вас с праздником!

— Здравствуйте, — дружно ответили соратники, — и вас, Намазбай, с праздником.

— Спасибо. Присаживайтесь, братцы.

Но никто и не подумал садиться — все ждали, как в былые времена, на воле, чтоб первым сел Намаз, предводитель. Значит, считать его таковым для себя они не перестали.

Каждая группа узников стояла напротив двери своей темницы. Намаз обошел площадку кругом, здороваясь со всеми за руку. Приговоренные к смерти и приговоренные к каторге стояли отдельно. У всех поникшие головы, печальные глаза.

— Я рад видеть вас живыми-здоровыми, — приговаривал Намаз, пожимая руку каждому джигиту.

— Спасибо. На все воля аллаха.

— Крепитесь. Нельзя терять надежду на лучшее.

— Такова уж, видать, наша доля.

— Говорю же, выше голову!

— Неужто так и дадим им себя убить как баранов, Намазбай?!

Вернувшись к двери своего зиндана, Намаз опустился на циновку. Вслед за ним сели и остальные узники. Намаз попросил Абдукадырхаджу начинать молитву, но сам же не усидел на месте, вскочил.

— Друзья, молиться будем вслух. — Голос его был решительным, твердым, как в былые времена. — Кто не знает слов молитвы, пусть произносит имена святых, Кораном это не возбраняется. Молитесь, просите у создателя сокровенное, не жалейте сил. И да сбудутся ваши пожелания, мои дорогие. Начинайте.

То ли джигиты соскучились по голосу предводителя, то ли они поверили, что в такой день не может не исполниться самая заветная, дерзкая просьба, обращенная к всевышнему, во всяком случае, все дружно опустились на колени и затянули молитву, кто как мог. Звонко, торжественно звучал голос Абдукадырхаджи, казалось, он не молится, а поет последнюю в своей жизни песню.

Намаз обходил круг молящихся, просил, трогая друзей за плечо: «Громче, пожалуйста, громче». Возле каратеринского десятника мастера Турсуна он остановился, присел на корточки, молитвенно подняв руки.

— Отвечайте быстро, коротко, — отрывисто произнес Намаз. — Среди нас есть предатель?

Мастер Турсун испуганно оглянулся.

— Почему вы об этом спрашиваете меня, бек?

— Я вам поручал проверить Хатама Коротышку, помните?

— Помню, бек.

— Проверили?

— Проверил.

— Ну и?…

— Это он навел солдат на ваш след, Намазбай.

— Вы не ошибаетесь?

— Я молюсь перед смертью, бек. Нам никак не дойти до Сибири, вы это хорошо знаете.

— Но ведь и он приговорен к каторге?

— Вы просили отвечать коротко, бек. Я и отвечаю. Сейчас я не могу подробно все рассказать, как я выпытал правду. Но увидите, если доживем, ему сегодня же помогут бежать или вообще отпустят восвояси.

— Хорошо. Продолжайте молиться. Не жалейте голоса.

По углам висели фонари. Проходя мимо, Намаз снял с гвоздя один из них, потом немного замешкался возле группы смертников: от нее отделились двое, Шернияз и Курбанбай, последовали за предводителем. Через минуту все трое исчезли за дверью Намазовой темницы. Вскоре дверь отворилась. Но на площадку вышел… один Намаз.

Узники по-прежнему истово молились, отчасти исполняя просьбу Намаза, отчасти искренне взывая к всевышнему. Однако молясь, они не могли не видеть странного поведения Намаза, почувствовали, что здесь происходит что-то необычное.

Хатам Коротышка, человек с круглой, как арбуз, головой, длинным туловищем и короткими руками, почуял неладное еще тогда, когда Намаз неожиданно вынырнул из своей темницы. А когда тот присел на минутку возле мастера Турсуна, его охватила обжигающая тревога. Собрав остатки мужества, он решил разузнать, что тут затевается, а потом неприметно выскользнуть наружу, где его ждали свобода и туго набитый золотом кошелек.

И Хатам Коротышка продолжал молиться громче прежнего.

«Намаз вышел из темницы один, и фонаря в руках нет, — продолжал он наблюдать, — значит, в зиндане что-то происходит. Вон еще двое исчезли в Намазовой темнице. Сел на место, что-то шепнул друзьям. Те сразу оживились, задвигались. Что, интересно, затевается? А Намаз, тот вообще не похож на узника. Прежний главарь головорезов, да и только! И без кандалов… Без кандалов?! Почему я сразу не обратил внимания на это? Кто мог их снять? Никак тут заговор зреет, да еще какой!..»

— Хатам, — прошептал парень, сидевший рядом с Коротышкой, подтверждая его худшие опасения, — передай соседу, сейчас бежим из тюрьмы. По подземному ходу. Для нас на воле приготовлены кони, оружие.

— Что? — вздрогнул Хатам, точно кто хлестнул его плетью, и начал подниматься. Но тут поймал на себе взгляд Намаза, внимательно наблюдавшего за ним, опустился на место, чувствуя, что ноги не слушаются его.

Что делать? Бежать, бежать скорее, спасаться! Спастись, доложить о том, что здесь затевается, и еще раз заслужить благодарность властей!

Хатам Коротышка, медленно пятясь, спрятался за спины молящихся и проворно пополз, почти касаясь носом пола, к наружной двери. Вот до нее осталось три шага, два, один…

Вскочив на ноги, Хатам грохнул кулаком по тяжелой, обитой железом двери. В мощном шуме молитвы звук этого удара был подобен писку комара в бурю. В следующую секунду кто-то схватил Коротышку за плечи железными клещами, приподнял над полом. Намаз!

— Отпусти, мне нужно. Живот… — скрючился Хатам, отчаянно суча ногами.

— Облегчайся здесь.

— Я буду кричать.

— Тогда я тебя задушу.

Люди молились с прежним рвением. Гул стоял мощный, хотя число молящихся убывало с каждой минутой.

— Отпусти меня, Намаз! — взмолился Хатам с выпученными от страха глазами. — За добро я отплачу добром. Открою тебе, кто украл сестру твоей жены.

— Опять продашь кого-то?

— Ее украл старший сын Хамдамбая Заманбек. Ему помогали нукеры Лутфуллы-хакима. Заманбек каждому из них заплатил по сто таньга. Отпусти же меня теперь.