Геза Гардони - Сочинения в двух томах. Том 1. Звезды Эгера

Гергей выступил вперед. Держа шляпу в руке, он заговорил по-турецки:

- Эфенди, мы итальянские певцы. Ночью рыбачили неподалеку от крепости. Видишь ли, господин, мы бедны, и вечерами нам приходится рыбачить. Но этой ночью мы поймали не только рыбу. Когда вытянули сеть, в ней что-то блеснуло. Посмотрели - а там прекрасная золотая тарелка…

- Что за чертовщина!

- Соблаговоли взглянуть. Видел ли ты что-нибудь прекраснее такого блюдечка?

Гергей сунул руку за пазуху и вытащил золотую тарелочку, на донышке которой были вычеканены женские фигуры - резвящиеся наяды.

- Машаллах! [52] Возглас удивления. - пролепетал бей, вытаращив глаза от удовольствия.

- Мы и сами такой красоты никогда не видели, - продолжал Гергей. - Вот и подумали: что же нам делать с тарелочкой? Продавать станем - скажут: украли, и тогда беды не оберешься. А не продадим - так к чему золотая тарелка людям, когда им есть нечего!

Бей повертел тарелку, даже взвесил на руке.

- Это не золото, а позолоченное серебро.

- А такие произведения искусства всегда делают из серебра.

- Но почему вы именно мне ее принесли?

- Вот про это я и хотел рассказать, господин бей. Когда мы размышляли, что делать с тарелкой, нам пришло в голову, что здесь, в Семибашенном замке, заточен наш благодетель, один венгерский вельможа. В детстве мы вместе с младшим братом были у него рабами…

Бей с улыбкой рассматривал тарелку.

- И хорошо он с вами обходился?

- Учил нас и любил, словно родных детей. Вот мы и подумали: попросим-ка у тебя разрешения спеть ему песню.

- И ради этого принесли мне тарелку?

- Да.

Бей снова улыбнулся, глядя на тарелку, потом спрятал ее за пазуху.

- А вы хорошо поете? Дайте-ка я послушаю вас.

Пятеро итальянцев тут же встали в кружок, двое ударили по струнам лютни, и все вместе начали:

У девушек голоса звучали точно скрипки, у Гергея и Янчи - как флейты, у Мекчеи - словно виолончель.

Бей перестал жевать салат и весь обратился в слух.

- Ангелы вы или джинны? - спросил он.

Певцы вместо ответа завели веселую плясовую. Цыганка выскочила на середину и, потрясая бубном, завертелась, закружилась перед беем.

Бей встал.

- Смотрел бы я на вас три дня и три ночи, но завтра утром я должен отправиться в Венгрию. Поедемте со мной. Хотите - прямо отсюда поедем вместе, хотите - присоединяйтесь по дороге. Пока не покинете меня, всегда будете сыты, одеты и обуты. Денег вам дам. И при мне не будете знать никаких забот.

Итальянцы нерешительно переглянулись.

- Господин, - ответил Гергей, - мы должны друг с другом посоветоваться. А прежде ты разреши то, о чем мы тебя просили.

- Охотно. Но к кому же вы проситесь?

- К господину Балинту Тереку.

Бей развел руками.

- К Тереку? Это трудно. Он сейчас в стофунтовых.

- Что это такое - стофунтовые?

Бей досадливо махнул рукой.

- Он грубо обошелся с главным муфтием…

И все-таки бей выполнил просьбу итальянцев: поручил их одному солдату.

- Вынесите господина Балинта во двор. Итальянцы споют ему. Захочет он послушать или нет, вы все-таки вынесите.

Открылись ворота внутреннего двора крепости. Двор этот был чуть побольше Эржебетской площади в Пеште. По-прежнему сидели под платаном шахматисты, тут же Морэ скучал позади игроков да позевывали несколько хорватских и албанских господ. Они даже на шахматы не смотрели, но так как человек, подобно муравьям, гусям или овцам, не любит жить в одиночестве, они тоже сидели вместе со всеми.

Майлад устроился на походном стуле у решетчатой двери темницы - чтобы откликнуться, если господин Балинт скажет что-нибудь. Но за долгие годы заточения они уже обо всем переговорили, и больше им говорить было не о чем. Только иногда тот или другой спрашивал:

- О чем ты думаешь?

Итальянцев не пропустили в ворота, пока не доставили во двор господина Балинта. Его вывели из-за железной решетки. Чтобы он мог идти, двое солдат несли его кандалы. Выставили на середину двора топорный деревянный стул и подвели к нему Терека. Здесь старику дозволили присесть. Да он все равно не мог бы сдвинуться с места - кандалы были толщиной в руку.

Так он и сидел, не зная, зачем его посадили тут. Он был в летней холщовой одежде. Шапки на голове у него не было, густая грива седых волос отросла до плеч. Кандалы, по пятьдесят фунтов весом, оттягивали руки, и они бессильно повисли вдоль стула. Старческие, ослабевшие руки уже не могли поднять такой тяжести. Лицо у Терека стало землистым, как у человека, которого сняли с виселицы.

- Можете войти! - солдат подал знак певцам.

Они вошли в ворота. Встали в ряд шагах в пяти от Балинта Терека. Узник взирал на них равнодушно и устало: «Как попали сюда эти незнакомцы?»

Шахматисты прекратили игру. Что это? Какое великолепное развлечение: итальянские певцы в Семибашенном замке! Все встали за спиной Балинта Терека и ждали песен, а больше всего плясок девушек.

- Та, что помоложе, не итальянка, - высказал предположение персидский принц.

- Цыганку признаешь из сотни девушек, - ответил Майлад.

- А остальные - итальянцы.

Случайно все они были смугловаты. Мекчеи был самым плечистым, Гергей - самый стройным, Янчи - самым черноглазым. Эву выкрасили ореховым маслом. На голове у нее, как и у остальных, был красный фригийский колпак.

Итальянцы остановились как вкопанные.

- Да пойте же! - подбодрил их солдат.

Но певцы стояли бледные и растерянные. По лицу самого молодого покатились слезы. За ним заплакал и другой.

- Пойте, чертовы скоморохи! - понукал их нетерпеливый турок.

Но самый молодой из певцов покачнулся и рухнул к ногам закованного узника, обнял его ноги.

- Отец! Родимый мой!..

На расстоянии полета стрелы от Еди-кулы, позади армянской больницы, одиноко стоит захудалая корчма.

В давние времена, когда Константинополь еще назывался Византией, это был, вероятно, загородный дом, красивая мраморная вилла. Но, увы, время и землетрясения сокрушают даже мраморные плиты, обламывают алебастровые балюстрады террас и каменные цветы на наличниках окон, разрушают лестницы, а ветер заносит в трещины колонн семена сорных трав.

Вилла превратилась в кабачок. Навещали этот кабачок самые разношерстные посетители. Хозяин - звали его Мильциад - пополнял свои доходы скупкой краденого. Мильциад и снабдил наших путников итальянской одеждой, предоставил им кров и продал за хорошие деньги позолоченную тарелку.

Так как представление в Еди-куле окончилось неудачей, артисты чуть не попали в беду. Солдат тут же доложил бею, что итальянцы, очевидно, родственники узника, так как плачут возле него. Но бею было уже не до Еди-кулы. Все его мысли были заняты венгерским округом (по-турецки - вилайетом), куда его посылали. В Еди-куле он и сам, в сущности, был узником: жил в крепостных стенах и только раз в год имел право выйти на молебен в храм Айя-София.