Надежда Остроменцкая - Приключения мальчика с собакой (Художник И. Архипов)

— Этот пастух и эта собака проданы мне за шестьдесят сестерциев, [42] Сестерций — мелкая серебряная монета, равнявшаяся 4 ассам. — сказал Аполлодор — Ты согласен?

— Да, — ответил центурион.

— Клянешься ли ты, что они действительно здоровы, как это кажется по их виду?

— Да.

— И что они не происходят от больных родителей?

— Я уже сказал! — нетерпеливо ответил центурион.

Но Аполлодор не хотел отступить от обычной формы:

— И ты клянешься, что я действительно могу ими владеть, что на них никто не предъявит претензий и что все это так и есть, как было сказано?

— Да! — рявкнул центурион. — Давай деньги, и я уйду, меня ждет работа.

— Верю, верю, — поспешно сказал работорговец. — Пойдем в палатку, я тебе там уплачу… — Уходя, он обратился к молодому рабу: — Оттащи, Орозий, этого пастуха под повозку… А ты, Кимбр, — приказал он гиганту, — отволоки туда же собаку.

Орозий подхватил Клеона под мышки и потащил его к повозкам. Белокурый гигант взвалил связанного Льва на плечи и понес его, словно добрый пастырь отбившуюся от стада овцу.

— Дешево достался Аполлодору товар, — говорили между собой торговцы, расходясь к своим палаткам.

— Да, на рынке он за них втрое, если не вчетверо, выручит.

Слыша их слова, Клеон подумал: «Вот почему центурион говорил, что сегодня для меня „черный день“. А для Аполлодора он, значит, „счастливый“».

Пока Орозий тащил его, Клеон так и не открыл глаза: ему стыдно было всех этих людей, которые только что перед ним заискивали.

Целый день Клеон пролежал в пыли под повозкой, куда бросил его Орозий. Рабы, укрывшиеся тут от солнца, пробовали с ним заговаривать, но он молча от них отворачивался. Легкая цепь не мешала ему двигаться, но он лежал словно мертвый и слушал, как Лев то рычал, стараясь сбросить намордник, то пытался завывать, чтобы излить свое горе, но из сжатых его челюстей вырывалось только какое-то утробное мычание: псу туго стянули морду ремнем, чтобы он не кусался. Лапы его также были затянуты, и Лев не мог даже подползти к хозяину. Клеон ломал голову, как бы незаметно развязать Льва. Будь Лев на свободе, Клеон натравил бы его на Аполлодора и надсмотрщиков, и тогда (почем знать?) остальные рабы, может быть, присоединились бы к нему, сбили бы с него цепи и, вскочив на коней, ускакали бы вместе с ним из этого проклятого места. Но раз Лев связан, у Клеона не было никакой надежды освободиться… Да еще «черный день» сегодня… Клеон теперь хотел только одного — умереть.

В полдень Орозий и Кимбр принесли горшок с полбяной кашей и мех с разбавленным водой уксусом, которым вместо вина расчетливый Аполлодор поил своих рабов. Все выползли из-под повозок и столпились вокруг надсмотрщиков. Хозяин сам наблюдал за раздачей пищи. Заметив, что Клеон не двинулся с места, он распорядился поставить возле мальчика плошку с кашей. Клеон к ней не притронулся.

— Он еще сыт после угощения центуриона, — сказал Аполлодор Кимбру. — Съешь эту кашу сам. Тебе, при твоем росте, это не помешает.

«Вот не буду ничего есть! — подумал Клеон. — Все у меня внутри ссохнется, и я умру».

Перед вечером, когда жара спала, все, кроме Клеона и Льва, выбрались из-под повозок: теперь под открытым небом было прохладнее. Орозий и Кимбр принесли на ужин рабам лепешки. Клеон даже не взглянул на свою порцию. Аполлодор укоризненно покачал головой:

— Глупо! Ослабеешь. Если сам не хочешь есть, то покорми хоть собаку. Зачем же морить ее голодом?.. Кимбр, распусти намордник.

Лев сдавленно зарычал, и Кимбр отступил. Клеон, глядя в одну точку, молчал.

— Глупо! — повторил Аполлодор. — Не убирай лепешку, — приказал он надсмотрщику, — он съест ее потом. И долю собаки оставь.

Когда хозяин ушел, к Клеону подсел высокий голубоглазый юноша. Он был года на четыре старше Клеона, но заговорил, словно умудренный опытом старик:

— Что бы с тобой ни произошло, отчаиваться не стоит: могло бы случиться что-нибудь и похуже. Я всегда себя так утешаю. Ведь в жизни перемешано дурное и хорошее. Нельзя заранее знать, какой случай подвернется, но готовлюсь я всегда к счастливому. И тебе советую. А не будешь есть, ослабеешь и, если придет счастье, не сможешь им воспользоваться.

Клеон поднял голову, всматриваясь в лицо юноши. Тот продолжал говорить, употребляя то греческие, то латинские слова, а порой переходил на совершенно незнакомый Клеону язык, но общий смысл его речи мальчик улавливал и слушал с возрастающим вниманием.

— Надо бороться с отчаянием, — говорил юноша, — оно заводит в тупик. Уж я знаю, что говорю, поверь… Посмотри на меня: я, как и ты, продан и стал рабом, а дома, в Галлии, я был знатным человеком. Я даже попал в число заложников, которыми наше племя обменялось с соседним! Так у нас делается в знак мира и дружбы между племенами… Но мир был нарушен, и вот я в рабстве… Так что же мне — повесить нос, как ты?.. Не-ет!.. Я не теряю надежды. Я бодр и весел. Аполлодор воображает, что я примирился со своей участью. А я просто хитрю, дожидаясь счастливого случая. Когда он придет, я вырвусь на свободу. А пока — ем, пью, смеюсь… — Он положил руку на плечо Клеона: — Жди и ты. Боги помогают только тем, кто сам себе помогает. Ободрись же! Поешь. Покорми свою собаку. Давай я распущу ее намордник…

— Если бы его совсем снять, — прошептал Клеон. — И развязать лапы…

— Хорошо. Только, когда стемнеет, — также шепотом ответил голубоглазый. — А теперь ешь.

Клеон взял лепешку и благодарно взглянул на неожиданного друга.

— Как тебя зовут? — спросил он.

— Галл. Дома, на родине, у меня было настоящее имя. Но я не хочу позорить его. Галлия — это страна, где живет мой народ. Вот я и назвался Галлом. Им ведь все равно, как называть раба, лишь бы кличка была, чтобы написать на титульной дощечке.

— Какой титульной дощечке?

— Разве ты никогда не видел, как продают рабов?

— В Катане — это город, к которому приписана наша община, — нет рынка рабов…

— Им на грудь вешают дощечки, на которых написано имя, возраст раба, что он умеет делать и откуда он родом. Это и есть титульная дощечка.

— А ты скажешь мне свое настоящее имя? — спросил Клеон.

— Да. Когда мы с тобой лучше узнаем друг друга. — Галл протянул руку, чтобы ослабить намордник Льва. Пес глухо зарычал. — Ай-яй-яй! — укорил его Галл. — На друга?!

Лев смущенно вильнул хвостом. Клеон приподнялся:

— Погоди, я сам… Тихо, Лев! Смотри, как я люблю этого человека. — Он прижался щекой к плечу Галла. — А теперь ты поблагодари его за дружбу, — сказал Клеон, распуская ремни намордника.

— Эй-эй, мальчишка!.. Что ты там делаешь? — крикнул Орозий.

— Я хочу его покормить.

— А… Ну ладно. Только имей в виду: я потом проверю, как затянут намордник.