Роберт Харрис - Диктатор

Молодой Квинт, который надеялся получить место в администрации Брута и оставался с нами, пока его дядя пытался организовать ему рекомендации, сказал, что Марк Туллий уехал спозаранку, чтобы посетить старый дом Лукулла на острове Нисида. Он утешающе положил руку мне на плечо:

– Дядя попросил передать тебе – «до свиданья».

– И больше ничего не сказал? Только «до свиданья»?

– Ты же знаешь, какой он.

– Я знаю, какой он. Не будешь ли ты так добр сказать ему, что я вернусь через день-другой, чтобы как следует с ним попрощаться?

Настроение у меня было подавленное, но решительное. Я не собирался отступать от задуманного.

Эрос отвез меня на ферму. Это было недалеко, всего две или три мили, но расстояние показалось мне гораздо более длинным: я как будто переехал из одного мира в другой.

Работавший на ферме надсмотрщик и его жена не ожидали меня так скоро, но тем не менее были как будто бы рады меня видеть. Одного из рабов позвали из сарая, чтобы он отнес мой багаж в дом. Коробки с моими книгами и документами отправились прямиком на верхний этаж, в комнату под стропилами, которую я еще в первый визит сюда выбрал для своей маленькой библиотеки.

В комнате, закрытой ставнями, было прохладно. Как я и просил, тут соорудили полки – грубые и простые, но меня это не заботило, – и я сразу принялся распаковываться. В одном из писем Цицерона к Аттику есть замечательная строка, в которой он описывает свой переезд в дом и говорит: «Я расставил свои книги, и теперь у моего дома есть душа». Именно это я и чувствовал, опустошая коробки. А потом, к своему удивлению, в одной из коробок обнаружился оригинал манускрипта «О дружбе». Я озадаченно развернул его, думая, что, может, захватил его по ошибке, но увидел, что Цицерон дрожащей рукой написал вверху цитату из текста – о том, как важно иметь друзей. Мне стало ясно, что это его прощальный дар: «Если человек возносится на небеса и смотрит вниз на все устройство Вселенной и на красоту звезд, чудесный вид не приносит ему радости, если ему приходится смотреть на это одному. Однако если бы имелся кто-нибудь, кому можно было бы описать это зрелище, оно наполнило бы его восхищением. Природа не терпит одиночества».

Я выждал два дня, прежде чем вернуться на виллу в Путеолах, чтобы как следует попрощаться с Марком Туллием: мне нужно было убедиться, что моя решимость достаточно сильна и переубедить меня не удастся. Но управляющий сказал, что Цицерон уже отбыл в Помпеи, и я тут же вернулся на ферму. С моей террасы открывался широкий вид на весь залив, и я часто стоял там, вглядываясь в необъятную голубизну, протянувшуюся от туманных очертаний Капри до самого мыса Мизенум [83] Ныне – мыс Мизено, или Мизенский мыс. , и гадал, не находится ли мой друг на одном из мириадов виднеющихся там судов.

Но потом меня постепенно затянула рутинная жизнь на ферме. Близилось время сбора винограда и оливок, и, несмотря на свои поскрипывающие колени и мягкие руки книжного человека, я надел тунику и соломенную шляпу с широкими полями и работал вместе с остальными, поднимаясь с рассветом и отправляясь в постель, когда день угасал, – слишком вымотанный, чтобы думать.

Мало-помалу узоры прежней жизни начали тускнеть в моей памяти, как узоры оставленного на солнце ковра. Во всяком случае, мне так казалось.

У меня не было причин покидать свою ферму, кроме одной: там не было ванны. Хорошая ванна – вот то, о чем я скучал больше всего, не считая бесед с Цицероном. Я терпеть не мог мыться лишь холодной водой из горного источника и поручил построить купальню в одном из амбаров. Но это можно было сделать только после сбора урожая, поэтому каждые два или три дня я уезжал в одну из общественных бань, встречавшихся повсюду вдоль побережья. Я перепробовал много таких заведений – в самих Путеолах, в Баколи и в Байях, – пока наконец не решил, что баня в Байях лучше всех прочих благодаря природной горячей сернистой воде, которой славилась та округа. Клиентура там была утонченной: в нее входили вольноотпущенники сенаторов с вилл неподалеку, и я был знаком с некоторыми из них. Совершенно невольно я начал собирать последние римские сплетни.

Я выяснил, что игры Юния Брута прошли успешно: средств на них не пожалели, хотя сам претор там и не присутствовал. Для такого случая Брут собрал сотни диких зверей и, отчаянно нуждаясь в шумном одобрении народа, отдал приказ, чтобы все звери до последнего пошли на сражения и охоты. Были также музыкальные представления и пьесы, в том числе «Терей» [84] Терей – царь Фракии, супруг Прокны, от которой имел сына Итиса. Он изнасиловал сестру Прокны Филомелу, а чтобы та не могла рассказать о преступлении, отрезал ей язык и заточил ее в Парнасском гроте. Но Филомела передала своей сестре одежду с вытканным на ней рассказом о своих несчастиях. В отместку Прокна убила Итиса и подала его за ужином Терею, а затем бежала вместе с Филомелой. Прокна была обращена богами в ласточку, Филомела – в соловья, а Терей – в ястреба. , трагедия Акция [85] Луций Акций (170–90 гг. до н. э.) – древнеримский поэт, известный подражаниями греческим трагедиям, содержание которых он изменял, применяясь к римским нравам. , полная упоминаний о преступлениях тиранов: очевидно, пьесу встретили понимающими аплодисментами.

Но, к несчастью для Брута, его игры, хоть и щедрые, быстро затмило еще более пышное представление, которое Октавиан дал сразу после них в честь Цезаря. То было время знаменитой кометы, хвостатой звезды, ежедневно появлявшейся за час до полудня – мы видели ее даже в сверкающих солнечных небесах Кампании – и наследник Гая Юлия объявил, что это не что иное, как сам Цезарь, возносящийся на небеса. Мне сказали, что это произвело огромное впечатление на ветеранов убитого диктатора, и репутация и известность юного Октавиана начали стремительно взмывать вверх вместе с кометой.

Спустя некоторое время после тех событий я как-то лежал после полудня в бане – в горячем бассейне на террасе, выходящей на море, – и ко мне присоединились несколько человек. Вскоре я понял по их разговорам, что они – служащие Кальпурния Пизона. В Геркулануме, милях в двадцати отсюда, у Пизона был настоящий дворец, и, полагаю, эти люди решили прервать свое путешествие из Рима, чтобы закончить его на следующий день. Я не подслушивал нарочно, но глаза мои были закрыты, и они могли подумать, что я сплю. Как бы то ни было, я быстро сложил воедино обрывки сенсационных сведений о том, что Пизон, отец вдовы Цезаря, напрямую атаковал Антония в Сенате, обвинив его в воровстве, подлоге и измене, а также в том, что цель Антония – еще одно диктаторство и что он направляет народ на дорогу второй гражданской войны.