Роберт Харрис - Диктатор

– Конечно же, нет, – ответил Цицерон, – вот почему они и решили не обращать внимания на Антония и его незаконные указы и отправиться прямиком в те провинции, которые с самого начала были им предназначены. В конце концов, у Брута есть приверженцы в Македонии, а Кассий был героем Сирии. Они поднимут легионы и станут сражаться за республику против узурпатора. Нас окрылил совершенно новый дух – белоснежное и возвышенное пламя.

– А ты отправляешься в Рим?

– Да, на собрание Сената, которое состоится через девять дней.

– Тогда, сдается, из вас троих тебе досталось самое опасное задание.

Оратор отмахнулся:

– Ну и что самое худшее со мной может случиться? Я умру. Очень хорошо: мне за шестьдесят, я пробежал свои бега. И это, по крайней мере, будет хорошая смерть, именно такая, которая, как ты знаешь, является высшей целью хорошей жизни.

Он вдруг подался вперед и спросил:

– Скажи, как по-твоему, я выгляжу счастливым?

– Да, – признал я.

– Это потому что я понял, застряв в Регии: наконец-то я поборол свой страх смерти! Философия – наша с тобой совместная работа – сделала это для меня. О, я знаю, что ты и Аттик мне не поверите! Вы подумаете, что в душе я все то же робкое существо. Но я говорю правду.

– И, по-видимому, ты ожидаешь, что я поеду с тобой?

– Нет, вовсе нет – наоборот! У тебя есть ферма и твои литературные занятия. Я не хочу, чтобы ты и дальше рисковал собой. Но наше предыдущее расставание было неподобающим, и я не мог проехать мимо твоих ворот, не исправив это.

Марк Туллий встал и широко раскинул руки.

– До свидания, старый друг! Словами не передать мою благодарность. Надеюсь, мы снова встретимся.

Он прижал меня к себе так крепко и так надолго, что я почувствовал сильное и ровное биение его сердца, а потом отодвинулся и, помахав на прощание рукой, пошел к своему экипажу и своим телохранителям.

Я наблюдал, как он уходит, наблюдал за его знакомыми жестами: вот он расправил плечи, поправил складки туники, машинально протянул руку, чтобы ему помогли сесть в экипаж… Я огляделся по сторонам, посмотрел на свой виноград и оливковые деревья, на своих коз, овец и цыплят, на свою каменную стену… Внезапно все это показалось мне маленьким миром – очень маленьким.

– Подожди! – крикнул я вдогонку Марку Туллию.

Если б Цицерон умолял меня вернуться с ним в Рим, я, вероятно, отказался бы, но именно его готовность отправиться без меня в последнее в своей жизни великое приключение задело мою гордость и заставило побежать за ним вдогонку. Конечно, его не удивило, что я передумал, – мой друг слишком хорошо меня знал. Он только кивнул и сказал, чтобы я собрал то, что потребуется для путешествия, да побыстрей.

– Нам нужно до темноты проделать немалый путь.

Я собрал во дворе свой маленький штат домочадцев, пожелал им удачи со сбором урожая и сказал, что вернусь как можно скорее. Управляющий с женой и рабы ничего не знали о политике и о Цицероне и выглядели озадаченными. Они выстроились в ряд, чтобы понаблюдать, как я уезжаю, но когда позже, перед тем как ферма должна была скрыться из виду, я повернулся, чтобы помахать им, они уже вернулись на поля.

У нас ушло восемь дней, чтобы добраться до Рима, и каждая миля пути была чревата опасностью, несмотря на охрану, которую дал Цицерону Брут. Угроза всегда была одна и та же: старые солдаты Цезаря, которые поклялись выслеживать тех, кто повинен в его убийстве. Тот факт, что Марк Туллий ничего не знал заранее о готовящемся покушении, их не волновал – впоследствии он оправдывал случившееся, и этого хватало, чтобы в их глазах он выглядел виновным. Наш путь лежал через плодородные равнины, отданные под фермы ветеранам Цезаря, и, по крайней мере, дважды нас предупреждали о засаде впереди (один раз – когда мы проезжали через город Аквинум, и второй раз, вскоре после этого, – во Фрегаллах), так что нам приходилось останавливаться и ждать, пока очистят дорогу.

Мы видели сожженные виллы, выжженные поля и убитый скот, а один раз – даже тело, висящее на дереве с табличкой «Предатель» на груди. Демобилизованные легионеры Цезаря небольшими шайками рыскали по Италии, как делали это в Галлии, и мы слышали много историй о грабежах, изнасилованиях и других зверствах.

Всякий раз, когда Цицерона узнавали обычные граждане, они стекались к нему, целовали ему руки и умоляли избавить их от террора.

Но нигде обожание простых жителей не проявлялось сильнее, чем возле ворот Рима. Мы добрались туда за день до того, как должен был собраться Сенат. Марка Туллия приветствовали даже теплее, чем после его возвращения из изгнания. Было столько делегаций, прошений, приветствий, рукопожатий и принесения благодарственных жертв богам, что у него ушел почти целый день на то, чтобы пересечь город и добраться до своего дома.

Если говорить о репутации и славе, то, думаю, теперь он стал самой выдающейся личностью в государстве. Все его великие соперники и современники – Помпей, Цезарь, Катон, Красс, Клодий – погибли жестокой смертью.

– Они приветствуют меня не столько как личность, сколько как воспоминание о республике, – сказал мне мой друг, когда мы наконец вошли в дом. – Я не льщу себе – я просто последний ее оплот. И, конечно, демонстрация поддержки мне – безопасный способ протеста против Антония. Интересно, как он относится к сегодняшнему излиянию чувств? Наверное, ему хочется меня раздавить.

Один за другим лидеры противодействия Антонию в Сенате взбирались вверх по склону, чтобы засвидетельствовать Цицерону свое почтение. Их было немного, но двоих я должен отметить особо. Первым был Публий Сервилий Ватия Исаврик, сын старого консула, недавно умершего в возрасте девяноста лет: ярый приверженец Цезаря, он только что вернулся из Азии, где занимал пост губернатора. Этот неприятный и высокомерный человек жестоко завидовал Марку Антонию, захватившему ведущее положение в государстве. Второго оппонента Антония я уже упоминал – Луция Кальпурния Пизона, отца вдовы Цезаря, который первым возвысил голос против нового режима. Этот сутулый бородатый старик с желтоватым лицом и очень плохими зубами был консулом во времена изгнания Цицерона, и они с оратором много лет ненавидели друг друга, но теперь оба еще больше ненавидели Антония, что сделало их друзьями – по крайней мере в политике. Появлялись и другие, но эти двое значили больше всех, и они в один голос предупредили Марка Туллия, чтобы тот на следующий день держался подальше от Сената.

– Антоний приготовил тебе ловушку, – сказал Пизон. – Он планирует предложить завтра резолюцию насчет необходимости новых почестей в память о Цезаре.

– Новых почестей! – вскричал Цицерон. – Да этот человек – уже бог! Какие еще почести ему нужны?