Бернард Корнуэлл - Властелин Севера. Песнь меча (сборник)

После захвата Лундена у нас имелся двадцать один корабль, из них – семнадцать боевых. Остальные были широкими, предназначенными для торговых плаваний, но и они могли пригодиться.

– У меня есть корабли, – продолжал я, – но им нужны команды, и в эти команды должны входить добрые бойцы.

– Ты собираешься защищать город с помощью кораблей? – дерзко спросил Эркенвальд.

– А откуда возьмутся твои деньги? – спросил я. – От обычного взимания пошлин. Но ни один торговец не осмелится сюда приплыть, поэтому я должен очистить устье от вражеских кораблей. Это означает, что нужно перебить пиратов, для чего мне нужны команды воинов. Я могу пустить в дело свои личные войска, но их придется заменить в гарнизоне другими людьми.

– Мне нужны корабли, – внезапно вмешался Этельред.

Этельреду нужны корабли? Я так удивился, что ничего не ответил. Работа моего кузена заключалась в том, чтобы защищать Южную Мерсию и отгонять датчан от остальной части его страны, – значит сражаться на суше. А теперь ему вдруг понадобились корабли? Что он задумал? Грести на них через пастбища?

– Я предлагаю, господин король, – улыбаясь, заговорил Этельред уважительным и вкрадчивым голосом, – чтобы все корабли к западу от моста были отданы мне. Они будут к твоим услугам, – он поклонился Альфреду, – а моему кузену пусть отдадут корабли к востоку от моста.

– Это… – начал было я, но Альфред меня перебил.

– Это честно, – твердо проговорил король.

Это было не честно, это было смехотворно. К востоку от моста стояло всего два боевых корабля, а выше моста – пятнадцать. Эти пятнадцать судов находились там потому, что Зигфрид всерьез замышлял большой набег на земли Альфреда, прежде чем мы сами нанесем удар, и мне нужны были эти суда, чтобы очистить устье от врага.

Но Альфреду не терпелось продемонстрировать, что он поддерживает зятя, поэтому король отмел мои возражения.

– Ты будешь пользоваться теми судами, какие у тебя есть, господин Утред, – настаивал он, – и я отдам под твое командование семьдесят моих гвардейцев, чтобы укомплектовать команду одного из судов.

Итак, я должен был выгнать датчан из устья с двумя судами? Я сдался, прислонился к стене и стоял так, пока тянулось обсуждение, вертясь главным образом вокруг пошлин – насколько они будут высоки, и вокруг того, какими пошлинами следует обложить корабли соседних стран. А я снова гадал – почему я здесь, а не на севере, где меч человека свободен и где куда меньше законов и куда больше веселья.

После совещания епископ Эркенвальд перехватил меня в углу. Я застегивал свой пояс с мечами, когда епископ уставился на меня бусинками глаз.

– Ты должен понимать, – приветствовал он меня, – что я был против твоего назначения.

– А я был против твоего, – горько проговорил я.

Меня все еще злило, что Этельреду оставили пятнадцать боевых кораблей.

– Бог вряд ли милостиво отнесется к воину-язычнику, – объяснил новоявленный епископ, – но король в своей мудрости решил, что ты умелый воин.

– А Альфред славится своей мудростью, – вежливо сказал я.

– Я разговаривал с господином Этельредом, – продолжал епископ, словно я и не открывал рта, – и он согласился с тем, что я могу рассылать оповещения о сборах в Лундене в сопредельные страны. У тебя нет возражений?

Эркенвальд имел в виду, что теперь он обладает властью собирать фирд. Такую власть лучше было бы вручить мне, но я сомневался, что Этельред с этим согласится. Однако я не думал, что Этельред, каким бы отвратительным человеком они ни был, способен изменить Альфреду.

– У меня нет возражений, – ответил я.

– Тогда я сообщу господину Этельреду о твоем согласии, – официально заявил епископ.

– И когда будешь с ним говорить, скажи ему, чтобы перестал бить свою жену.

Эркенвальд дернулся так, словно я влепил ему пощечину.

– Это долг христианина – наказывать свою жену, – чопорно заявил он. – А ее долг – подчиняться. Ты слышал проповедь, которую я прочел?

– До последнего слова.

– Она сама виновата, – прорычал Эркенвальд. – У нее неистовый дух, она бросает вызов мужу!

– Она почти дитя, – сказал я. – И в придачу беременное дитя.

– «Глупость привязалась к сердцу ребенка», – ответствовал Эркенвальд, – таковы слова Бога! А что Бог велит делать с глупостью ребенка? Он говорит, что «исправительная розга удалит ее от него»! [16] Притч. 22: 15.

Внезапно он содрогнулся.

– Именно это и надлежит делать, господин Утред! Бить ребенка, чтобы заставить его слушаться! Ребенок учится переносить боль, когда его бьют, и это беременное дитя должно усвоить свой долг. Такова воля Божья! Да славится Бог!

На прошлой неделе я услышал, что Эркенвальда провозгласили святым. Священники явились в мой дом близ Северного моря, нашли там меня, старика, и сказали, что всего несколько шагов отделяет меня от пламени ада. Мне всего лишь нужно раскаяться, сказали они, и я отправлюсь на небеса, чтобы жить вечно в блаженной компании святых.

Но я предпочту гореть до тех пор, пока само время не обратится в пепел.

Вода капала с лопастей весел, от капель по морской воде разбегалась рябь. Море было словно выложено плитками света, которые медленно двигались, разделялись, сливались вновь и скользили.

Наш корабль стоял на этом движущемся свете. На борту царила тишина.

Небо к востоку походило на расплавленное золото, вылитое вокруг громады просвеченных солнцем облаков; остальное небо было голубым. Бледно-голубым к востоку и темно-голубым к западу, где ночь быстро отступала к неведомым землям за далеким океаном.

На юге я видел низкий берег Уэссекса. Он был зеленым и коричневым, без деревьев. До него было не так далеко, хотя я не стал бы подходить к нему ближе, потому что в море, по которому скользил свет, скрывались мели и отмели.

Наши весла бездействовали, ветер не дул, но все равно мы неустанно двигались на восток, подхваченные приливом и сильным течением реки. Это было устье Темеза – широкое пространство воды, ила, песка и ужаса.

Наш корабль не имел названия. На его корме и носу не были укреплены головы чудовищ. То было торговое судно, одно из двух, захваченных мной в Лундене, – широкое, медлительное, неуклюжее, вместительное. У него имелся парус, но он был свернут и привязан к рею, а рей покоился на подпорках.

Мы дрейфовали с отливом в сторону золотого рассвета.

Я стоял, положив правую руку на рулевое весло, в кольчуге, но без шлема. К моему поясу были пристегнуты оба меча, но их, как и кольчугу, скрывал грязный коричневый шерстяной плащ.

На скамьях сидели двенадцать гребцов; Ситрик стоял рядом со мной, а еще один человек находился на носовой площадке. Как и на мне, на всех остальных не было заметно доспехов и оружия. Мы выглядели настоящим торговым кораблем, дрейфующим вдоль уэссекского берега в надежде, что на северном берегу устья нас не видят.