Елизавета Дворецкая - Венец Прямиславы

– Достанем, чего уж! – Звонята махнул рукой. – Стемнело бы только.

– Насчет этого не тревожься! – утешил его игумен. – Господь так устроил, что у каждого дня конец бывает.

Время до вечера тянулось медленно, а у ворот монастыря по-прежнему волновалась толпа. По городу носились разнообразные слухи, люди приходили, стояли, смотрели на ворота, уходили, на смену им являлись другие. Наседка и Крушило поочередно несли стражу, чтобы те, кого они собирались отдать в качестве выкупа за безопасность города, не ускользнули из монастыря. О существовании подземного лаза, как уверял отец Ливерий, не знал никто, кроме него, а ему открыл тайну прежний игумен, отец Евсевий, перед самой своей смертью.

Начало темнеть. Прямислава и Забела так и сидели в келье, пребывая в каком-то оцепенении; Ростислав и Звонята слонялись по тесному двору, который только и остался им от всего города Белза. Отец Ливерий был занят: Завада и Будила все каялись, утирая слезы, и он что-то говорил им, успокаивал, благожелательно кивал. Чем он мог утешить людей, которых завтра собирались повесить как убийц? Да и положение Ростислава выглядело немногим лучше. Едва ли богобоязненный Владимирко осмелится взять на душу грех и казнить собственного брата, но провести оставшуюся жизнь в заточении тоже несладко. А ведь были примеры…

Стоял самый разгар лета, и только около полуночи по-настоящему стемнело. К тому времени толпа перед воротами разошлась, монахи устроились на покой, даже Забела задремала, сидя на лавке. Прямислава хотела посмотреть начало подземного лаза, но Ростислав велел ей оставаться на месте. Не следовало привлекать к себе лишнее внимание, а на нее, девушку, в мужском монастыре оглядывался каждый, от мальчишки-послушника до древнего старца отца Фалалея, помнившего князя Ярополка Изяславича и первый камень в основании Панкратьево-Солокийского монастыря.

Ростислав и Звонята протиснулись в маленькую дверь, и дальше им пришлось идти в темноте. Отец Ливерий не велел зажигать огня, чтобы свет не увидели с луговины, где расположились сейчас полки Владимирка. Сначала они миновали узкую низкую лесенку, выложенную камнем, потом спуск перешел в ход, обшитый старыми дубовыми бревнами.

Пробираясь на ощупь вдоль влажных стен, Ростислав и Звонята прошли шагов сорок, и спереди потянуло свежим ночным воздухом. Лаз стал понижаться, далее внезапно деревянная облицовка кончилась, под рукой оказалась глинистая земля и песок.

Пришлось нагнуться, потом встать на колени и десяток шагов, уже в самом конце пути, проделать ползком. Выходное отверстие оказалось в пещерке высокого берега, размером чуть больше лисьей норы и совсем заросшее травой и корнями. Подрезав растительность, широкоплечий Звонята протиснулся в него с трудом, совершенно извозившись в мокрой глине.

Выбравшись на воздух, они немного посидели, чтобы отдышаться. Вокруг стояла тишина, напротив виднелись во множестве костры звенигородского войска. Воевода обходил дозоры, окликал отроков, и оба беглеца узнали голос Истомы, десятника ближней дружины Владимирка. Странно было слышать его сейчас: Истома, как и вообще дружина Владимирка, казался частью чего-то привычного, домашнего, уютного, и они никак не могли увидеть в нем врага. Только сейчас Ростислав подумал: непросто ему было бы сражаться против того же Истомы, Смолы, Сватяты и Дмитра, которых он знал с детства, а уж они точно не виноваты в ссоре братьев-князей!

– Посидели, будет! – проворчал Звонята и стал раздеваться. – Там, пониже города, сельцо имелось, скоро лодку достану. Не засни тут, княже!

– Ты руками-то греби потише! – так же насмешливо напутствовал его Ростислав. – А то еще подумают, что сом играет, да выйдут на тебя с сетью!

– А я водяным прикинусь – самих всех перетоплю! – пробурчал Звонята и стал осторожно, чтобы ни комочка земли не столкнуть, спускаться с обрыва.

Как он добрался до воды, не слышал даже Ростислав.

Когда тот вернулся в келью, Прямислава и Забела спали, привалившись друг к другу. Не сразу он решился разбудить свою невесту, хотя понимал: время не ждет. Глядя на нее, Ростислав на миг позабыл обо всех нависших над ними бедах, сердце его переполняли нежность и жалость. Она так молода, не старше иных девушек, которые только дожидаются женихов, но уже перенесла столько треволнений, узнала горечь и унижение измены, стала разведенной, так и не побывав, по сути, замужней. Даже при свете жалкого сального огарка ее точеное лицо поражало тонкой и одухотворенной красотой, и Ростислав мысленно поклялся никогда и ничем не огорчить ее. Если, конечно, Бог не отнимет у него это сокровище.

Но стоять и любоваться было некогда. Наклонившись, он слегка коснулся губами нежной кожи на ее виске и шепнул:

– Просыпайся, свет мой ясный!

Прямислава вздрогнула, подняла голову и улыбнулась ему – так светло и ласково, словно они были не в монашеской келье, куда забились, как загнанные собаками звери, а в тереме, где их оставили вдвоем после долгих и утомительных свадебных торжеств…

– Тише! – шепнул Ростислав, не давая девушкам ни о чем спросить. – Пойдемте.

– Куда?

– Увидите. На вот тебе, лебедь моя, надень-ка! – Ростислав вручил Прямиславе какой-то полотняный сверток.

Развернув его, она чуть не заплакала. Кто бы знал, как же ей надоели чужие поношенные сорочки! Старую исподницу, которую носила какая-то девка из маленькой рыбацкой веси, догадливый Звонята снял с ивы, где она сушилась, и там же утащил с отмели челнок с веслами. И правда, нарядная зеленая далматика Прямиславы из тонкого сукна, с золотой вышивкой на рукавах и оплечье весьма странно смотрелась бы в рыбацком осиновом челноке.

– Надевай, надевай! – шепотом торопил Ростислав. – Самой же платья жалко будет, сейчас через грязь придется ползти.

Прямислава с тяжелым вздохом принялась развязывать поясок. Но Ростислав, увидев ее в грубой и еще влажной рубахе, неожиданно улыбнулся: ему вспомнились село Ивлянка, клеть, освещенная факелами, и девушка в простой сорочке, которая сразу показалась ему прекрасной, как греческая царевна… И Прямислава, видя его улыбку, догадалась, о чем он подумал. На сердце у нее стало так легко и радостно, как будто они уже одолели все свои беды.

– Давай пошли! – Ростислав отворил дверь.

И Прямислава покинула келью, без сожаления бросив на скамью последнее, что у нее осталось от третьего по счету приданого.

Как три тени, они прокрались через темный двор спящего монастыря, скользнули к кладовым. Отец Ливерий ждал их у двери с ключом в руке.

– Идите, запру за вами, – торопил он. – Уж скоро к заутрене ударят, а мне дела много, пострижение у нас.

– Это кто же в монахи надумал? – мимоходом полюбопытствовала Забела. – Тут такое делается… Ой, кто это?