Елизавета Дворецкая - Венец Прямиславы

Они сидели под березой на старом бревне, наблюдая, как Звонята все тянется попробовать кашу, а Забела отгоняет его привязанной к длинной палке ложкой, которой мешала в котле.

– А в Любачеве как будем? – спрашивала Прямислава. – Там тебя в лицо знают. Помогут ли нам?

– Сам все думаю! – вздохнул Ростислав. – Лучше бы нам перед Любачевом от купцов отстать и Доброшку вперед пустить: его там не знают, он и разведает, есть ли в городе люди Владимирка. Если есть – соваться туда нечего. Может, завтра на заре уйдем потихоньку?

– А если придется от Любачева дальше пробираться?

– Тут, на Сане, торговых гостей много, прибьемся к кому-нибудь.

Прямислава прижалась лбом к его плечу. Ей уже не верилось, что хоть где-нибудь для нее найдется покой и убежище. Даже если они благополучно доберутся до Перемышля, война с Владимирком на этом не кончится. Но что о ней будут говорить по всей земле Русской, если она выйдет из леса вдвоем с Ростиславом, да еще бог знает в каком виде!

Вдруг какое-то слово из общего шума у костров коснулось ее слуха.

Угорцы!

– Да вроде давешние, батюшка, я того, усатого, в красном плаще, признал! – докладывал Живко, которого первым послали сторожить на пригорок.

– А много их? – расспрашивал Горовик.

– Человек тридцать. И сам князь скачет.

Ростислав внимательно слушал, глядя на Живко, который взмахами руки показывал, с какой стороны приближаются нежеланные гости. Горовик хмурился: ему казалось подозрительным внезапное возвращение вчерашних знакомых, которые вроде направлялись совсем в другую сторону. Он беспокоился за свой товар, а Прямислава и Ростислав переглянулись. Очень нужны были угорцам гребешки и ткани владимирского обоза! Если они пустились вдогонку, то только ради Прямиславы. Значит, они их все-таки узнали? Или догадались, уже расставшись? Или… Или с ними встретились посланные Владимирком, и угорский князь понял, с кем недавно виделся? Узнал, что хотел купить для Юрия его собственную жену-беглянку?

– Давай-ка, ребята, вооружаться! – сдвинув брови, решил Горовик. – Пусть их там целая тысяча, а я своего товара задаром никому еще не отдавал! Не робей, мы за себя постоим!

Владимирцы побросали все дела и кинулись к щитам, топорам и копьям. Забела выронила ложку; Звонята поднял голову, отыскивая взглядом Ростислава…

А Ростислав, не говоря ни слова, подхватил с травы свой меч, другой рукой потянул за собой Прямиславу, и оба исчезли в чаще. Он не хотел и думать, нужен ли угорцам владимирский товар, но был твердо уверен: Прямиславу они больше не увидят, пока он жив. А для этого надо бежать.

Не оглядываясь, они вдвоем неслись через лес, не зная куда, только бы подальше от дороги. Лес не степь – конный пешего здесь никогда не найдет и не догонит. Уже почти стемнело, и Прямислава совсем не видела земли под ногами; оба бежали прямо сквозь чащу без тропы, но так было безопаснее. На сухой лесной земле, на прошлогодней хвое мягкая обувь не оставляет следов, а в темноте не рассмотреть примятую траву. Они бежали, прислушиваясь к происходящему позади, но опушка осталась уже далеко, и ничего, кроме обычного шума леса и голосов ночных птиц, до их слуха не доносилось.

Только когда Прямислава совсем запыхалась, они встали между елями, окружившими их, будто стены. Тишина сковала лес, словно в ночной темноте весь мир растворился без остатка. Только наверху в просветах между ветвями виднелось ясное темно-синее небо, а на нем блестела, как алмаз, единственная белая звезда.

Прямислава уткнулась лицом в грудь Ростиславу: ей нечего было ему сказать, в голове не осталось вообще ни одной мысли. Теперь они, казалось, окончательно порвали все связи с белым светом: остались вдвоем, бросив даже последних своих спутников и друзей, очутились в лесу, где их никто никогда не найдет, и откуда им никогда не выйти… Темнота завораживала, чувствовалась прохлада, но от бега и волнения Прямиславу бросало то в жар, то в холод. Она крепче прижималась к Ростиславу, стараясь унять дрожь и обрести опору в единственном человеке, который составлял для нее весь мир…

Рано утром Прямислава проснулась от того, что замерзла: уже совсем рассвело, и свежая утренняя прохлада заползала под плащ, которым они укрылись. За время своих приключений она привыкла просыпаться под открытым небом и теперь, в полудреме, попыталась сообразить, где находится на этот раз. Ехали с владимирскими купцами… повстречали угорцев… потом…

А вспомнив ночное бегство через лес, разом открыла глаза и села. Теперь, при свете дня, вчерашние события казались очень далекими, но ощущение оторванности от мира не покидало их. Глядя друг на друга, Ростислав и Прямислава с трудом могли заставить себя думать, что будет дальше. Голод давал о себе знать, но теперь у них был только меч, с которым не охотятся. Собирая позднюю землянику и раннюю чернику, они побрели сквозь чащу, сами не ведая куда, но вскоре наткнулись на обрубленный топором еловый пень. Рядом валялись верхушка и брошенные ветки. Значит, здесь неподалеку жилье, раз кто-то таскал из лесу бревна.

– Если весь какая-нибудь или заимка – ничего, там про нас не слышали, – сказал Ростислав. – Хлеба раздобудем. До Любачева рукой подать – проберемся как-нибудь.

Внезапно издалека донесся звук, такой неуместный здесь, что они остановились и прислушались.

– Пожар у них, что ли? – в недоумении пробормотал Ростислав, улавливая звон железного била, которым в городах созывают на пожары или на вече.

– Ежей и лягушек на вече скликают! – Прямислава улыбнулась. – Может, здесь целый город?

– Да нету здесь городов! Если бы поставили, я бы знал.

Идя на звук, они вскоре выбрались на опушку. Перед ними простиралась широкая скошенная луговина, серебристая от росы, а вдали стояло на пригорке село из полутора десятков дворов.

– Это мы, пожалуй, на Таишино село набрели! – сообразил Ростислав и провел рукой по черным волосам, чтобы стряхнуть росу, накапавшую с веток. – Там же церковь! Ну, мы с тобой далеко ушли, я не ожидал даже! – Он усмехнулся. – У страха, говорят, и глаза большие, и ноги длинные! Отсюда до реки верст пять будет!

– Откуда церковь в такой глухомани? – удивилась Прямислава. – Не во всяком городе есть, а тут в селе!

– Тут раньше святилище стояло. Это место Яровитовой горой называлось, и на праздники сюда со всей округи народ собирался. Епископ Иаков прислал монаха, старца Пиония Людошу. Он захотел Яровитов идол свергнуть и за то получил от народа топором по голове. Где-то под горой его и похоронили, а потом в горе родник открылся, да такой, что даже зимой не замерзал. Когда пошел слух об этом, уже новый епископ был, Феодосий. Он прислал дружину, и тогда уж идол свергли и сожгли, а на горе поставили церковь Воскресения Господня. Ну, пойдем! – решил Ростислав. – Едва ли угорцы раньше нас сюда успели.