Джайлс Кристиан - Ворон. Волки Одина

Свейн вернулся в строй, и снова в воздухе густым туманом повисло тягостное молчание. Воины нервно теребили бороды и сжимали в руках амулеты. Кто грыз ногти, кто покашливал; каждый гадал, какой ему уготован удел.

Асгот снова запустил руку в мешок, на этот раз медленнее, словно боялся, что его куснет за палец спрятавшаяся внутри острозубая тварь.

– Сейчас еще один Свейнов гребень вытащит! – рявкнули в толпе, но мало кто улыбнулся. Рука годи показалась из мешка, и тут же голос, который не спутаешь ни с каким другим, вскричал:

– Сиськи Фригг!

Асгот держал в руке медвежий коготь: черный, гладкий, острый, размером с палец. Я ухмыльнулся и оглянулся на Брама Медведя. Но он почему-то смотрел на меня, подняв бровь, и все остальные тоже.

– Чертов тупица, – прошипел Пенда.

Я ошарашенно повернулся к Асготу – от его взгляда внутри все похолодело, а колени чуть не подкосились. В руке у годи по-прежнему был амулет Брама на кожаном шнурке, однако на нем повисло старое куцее вороново перо. Такое же, как то, что Кинетрит давным-давно вплела мне в волосы в уэссекском лесу.

– А это считается? – спросил кто-то.

– Клади перо обратно, – крикнул Бьярни, – оно просто зацепилось.

– Правильно, клади обратно, – поддержал его Брам.

Все закивали и заулюлюкали, но Асгот покачал головой.

– Глупцы! Разве вы не видите в этом волю Тюра? – Он злобно оглядел собравшихся. – Трое выбраны. И изменить ничего нельзя.

– Если Асгот говорит, что так хотят боги, кто мы такие, чтобы спорить? – сказал Арнгрим, сдвинув брови.

– Сигурд, убьют же парня, – возразил Улаф.

Ярл нахмурился, но ничего не ответил. Тогда Улаф обратился к годи:

– Асгот, тяни еще, – указал он на мешок.

– Нельзя, Дядя, – сказал Сигурд громко, чтобы слышали все. – Перо вытащилось само, без Асгота, – значит, боги что-то задумали.

Губы годи скривились в ухмылке. Мне хотелось прокричать, что я не клал перо в мешок и не хочу на арену. Все это было чистой воды безумием, ведь единоборцы сражаются лучше меня. Я погибну. Мои кишки вываляют в пыли под радостный рев толпы. Даже если б я хотел сразиться, прошлой ночью я спал мертвецким сном, с пустым бурдюком под головой. Я бы в реку свалился, если б пошел по мосту туда, где висел мешок. И тут я понял, как Асготу удалось незаметно заполучить перо. Я зло зыркнул на годи, взглядом пообещав ему тысячу ужасных смертей.

– Я буду рядом, братишка. – Крепкая, точно ветвь могучего дуба, рука Свейна Рыжего обхватила меня за плечи.

Я пытался улыбнуться, однако лицо словно окаменело. Сказать им?.. Но кто поверит, что Асгот глухой ночью срезал перо с моих волос, пока я спал? Я выставлю себя ничтожным трусом, пытающимся уйти от судьбы. Меня ждет позор. Да и не совсем понятно, как Асгот это сделал. Хорошо, он взял перо и положил его в мешок, но сам ли он прицепил его к амулету Брама? Или это случайность? Может, это и правда воля Тюра? Я отвел полный ненависти взгляд от годи и посмотрел на Кинетрит, стоявшую по правую руку от старика. Знала ли она? Я не мог поверить, что она хочет моей смерти. Ее зеленые глаза смотрели на меня холодным безмолвным взглядом. Не выдержав, я отвернулся.

– А ну, поприветствуйте тех, кого избрал сам Тюр! – прокричал Бодвар.

Туманный воздух огласили приветственные крики. Нас хлопали по спинам, кто-то пошел за вином, хотя было еще раннее утро и моя голова еще звенела, будто щит под ударами меча.

Все последующие дни мы усердно готовились к поединку. У подножия Авентинского холма, под сенью Сервиевой стены, раскинулся поросший кустарником пустырь. Там пас овец, коз и лошадей пастух по имени Паскаль. За кубок, наполненный янтарем, пастух с радостью уступил нам половину пустыря. Сигурд и Флоки Черный изнуряли меня занятиями до полусмерти. Доходило до того, что все мое тело начинало дрожать и меня рвало. В основном мы бились на копьях с замотанными кожей наконечниками – ведь если хорошо владеешь копьем, то мечом и секирой тоже драться сможешь. Сигурд и Флоки нападали на меня снова и снова, так что мне приходилось отчаянно крутиться в обе стороны и отражать удары – во рту пересыхало, грудь разрывало частым дыханием. Стоило мне начать слабеть, как кто-нибудь из них ломал древко о мою ногу или плечо, и оставалось лишь удвоить силы, иначе было бы еще хуже. Подсчитывая синяки, я убеждал себя, что ни Сигурд, ни Флоки не станут меня калечить перед серьезным боем, хотя истерзанному телу от этого было не легче.

Силу тоже тренировали. Мы со Свейном и Брамом вставали плечом к плечу, сцепив щиты, а на нас скъялдборгом [42]шли семь, восемь или даже десять воинов, и две «стены» просто давили друг на друга что есть мочи. Сердце стучало, словно молот, в груди жгло, но мы продолжали напирать. И хотя с нами был Свейн, нас каждый раз теснили назад; ноги наши бороздили землю, лица сравнивались по цвету с римским вином, а одежда насквозь промокала от пота. Однако сколько бы пота я ни проливал и синяков ни получал, правда оставалась правдой: я и вполовину не был так силен, как Тео Грек, Берстук Вендский или синелицый Африканец. И все это понимали. Чем ближе подходил день поединка, тем холоднее обращались со мною некоторые воины, считая, что я недостоин защищать честь братства. А может, просто завидовали – ведь именно мне, а не им Тюр дал шанс обрести славу. Однако я думал иначе. И Пенда тоже.

– Ради всех святых, парень, никак не пойму, о чем ты думал? Они же вышколенные воины, а не какие-нибудь крестьяне, которых заставили выйти на арену. Грек – верткий, как рыба, и воин искусный. Да к тому же хитрый. Африканец, наверное, и Свейна поборол бы, а венд – прирожденный убийца, я бы глаз не сомкнул накануне поединка с ним.

– Убивал я воинов и получше, – сказал я, потягивая разбавленный эль в ночь накануне поединка.

Сначала Пенда молча учил меня своим лучшим приемам и движениям, но потом вино развязало ему язык, очень не вовремя, – ведь утром мне предстояло сразиться не на жизнь, а на смерть.

Он покачал головой. Его глаза блестели в отсветах пламени.

– Ты везунчик, парень, и чутье у тебя есть… И все же ты не готов. Угорь и тот прыгает лучше. – Губы его улыбались, но глаза – нет. – Хочешь вернуть им чертово серебро, что пустил плавать по франкской реке? – Он указал на сидящих неподалеку норвежцев.

Те тоже негромко переговаривались, прикидывая, сколько серебра на нас поставить, и споря о том, кому какой противник должен достаться, чтобы мы ушли с арены живыми.

Я покачал головой.

– Может, им это и не нравится, Пенда, но они знают: гнить бы сейчас нашим костям на дне той реки, если б мы не избавились от серебра.

– Тогда почему? Из-за нее? – спросил он. – Ты решил идти на смерть из-за Кинетрит?