Джайлс Кристиан - Ворон. Волки Одина

– Кого бы ни выставил Красный Плащ, любой из вас будет ему ровней. – Голос Сигурда ревел, как бурный речной поток. – Каждый из вас – победитель, умеющий сражаться любым оружием. Но я согласен с годи – в этом деле нужно большее, чем искусное владение копьем или мечом. Всем известно, что нить судьбы прядут норны. Поэтому выбирать не мне.

При этих словах лицо Свейна вытянулось – он, как никто другой, хотел сразиться на арене и не сомневался, что его выберут. Синелицый Велунд и датчанин Ингвар встали поближе к Сигурду – тоже хотели сразиться и заслужить себе место среди волков.

– Избранных назовет Асгот, – продолжал Сигурд, медленно обводя собравшихся взглядом. – Он раскинул руны, и мы поступим так, как они велят.

Ярл отступил на шаг, а вперед вышел Асгот с пятью крошечными мышиными черепами в засаленной седой бороде.

– Все решит бог войны, – объявил он; желтые глаза его безостановочно рыскали по лицам. – И уж поверьте, не ошибется. – Годи указал крючковатым пальцем на серебрящийся в лунном свете Тибр. – На том берегу, к северо-востоку от каменного воина, есть руины, поросшие шиповником. Там, на самом высоком дереве, я подвесил мешок. Пусть каждый, кто хочет сразиться на арене, положит в него до рассвета свою вещицу, только внутрь не заглядывать.

– Какую вещицу, Асгот? – спросил датчанин Бейнир, почесывая бороду.

– Такую, которая была с вами все это время, – ответил годи, прищурив один глаз, – и сохранила ваш запах. Амулет, который вы узнаете, даже если вам выколют глаза и отрубят руки. – В толпе начали перешептываться. – А поутру бог войны поможет нам выбрать, кого послать на бой.

Воины закивали и принялись обсуждать его слова, стараясь говорить потише, – негоже шуметь, когда знаешь, что ракушки на доске твоей судьбы двигает сам ас. Боги жестоки, и кричать в их присутствии будет только храбрец или глупец.

Из толпы выступил Улаф, высоко подняв два бурдюка с вином, словно трофей, добытый в тяжелом бою.

– Похоже, мы сегодня засидимся, так почему бы заодно винца не испить, а?

Дружные возгласы одобрения были ему ответом – ясно, что против доброй пирушки боги возражать не станут. Всю ночь мы бражничали, ведь скоро на глазах у тысяч людей трое воинов братства побьют римских чемпионов. Впереди ждала сверкающая слава, и освещаемые ее блеском норны пряли нити наших судеб.

Бурдюки переходили по кругу, и к нам вновь осмелились подойти торговцы едой, потаскухи и мальчишки с элем. Они сновали туда-сюда, как назойливые блохи, пока Бирньольф не швырнул одного в реку и его не унесло течением. После остальные нам не докучали – по крайней мере некоторое время.

Я объяснил уэссекцам, что делать, если они хотят выйти на арену.

– Мне не нужно сражаться с каким-то огромным черным ублюдком, чтоб доказать, что я отличаю один конец меча от другого, – сказал Бальдред, прикладываясь к бурдюку.

Краснорожий Виглаф кивнул, задумчиво ковыряя в носу.

– Пусть эти кровожадные дикари отдают себя на растерзание, – сказал он, вытирая палец о портки.

– А ты, Пенда? – спросил Гифа.

Тот вытащил из-за пазухи заплетенную в косу и перевязанную ленточками прядь рыжих волос. Я уже много раз видел, как он нюхает этот локон, но никогда не спрашивал его о нем. Та, что его подарила, осталась далеко.

Бальдред обхватил руками голову.

– Ты не соображаешь, что делаешь, – сказал он, потому что Пенда собирался положить локон в мешок Асгота.

– Если я попаду на арену, горе моему противнику. Мне наплевать, кто он, я ему кишки выпущу, – просто сказал Пенда, протягивая руку за бурдюком.

Мы с Виглафом многозначительно переглянулись, потому что оба знали, что это не бахвальство, а чистая правда. Пенда, наверное, родился с мечом в руке и тем напоминал мне Флоки Черного, хотя в остальном они были совершенно разные.

– А ты, Ворон? – спросил Бальдред, косясь на Пенду. – Докажи, что ты умнее, чем этот сукин сын.

Я улыбнулся и ответил, что не тороплюсь увидеть свои кишки.

– Вот и правильно, – произнес он с довольным кивком.

Пенда тоже одобрительно кивнул, и мы продолжили пировать, пока не свалились. Ночью я несколько раз просыпался и видел темные силуэты уходящих и приходящих воинов – мешок Асгота наполнялся.

Меня разбудил громкий рев. На большом каменном постаменте, оставшемся от древней статуи, рвался из пут огромный бык. Десять воинов, покраснев от натуги, удерживали его на месте, а Асгот выбирал, с какого боку подобраться, чтоб перерезать зверю глотку.

Рассвет был серым и промозглым. Густой туман заволок берега и пропитал сыростью одежду. Но ни он, ни головная боль не могли омрачить возбуждение, распространявшееся по лагерю, как огонь по сухой траве. Решающий день настал. Скоро все узнают, кому посчастливится сразиться в Амфитеатре Флавиев. На огне шипел жарящийся лук. Одни крошили жареную рыбу на теплый хлеб, другие нарезали копченый сыр. В воздухе не смолкал оживленный гул, смешивающийся с журчанием реки.

– У меня хорошее предчувствие, – сказал Брам, кидая готовую рыбину Бьярни, который ловко ее поймал и, дуя на руки, передал дальше. – Не терпится показать этим тощим карликам-датчанам, как у нас дела делаются.

Бык издал последний яростный рев, нож Асгота вонзился ему глубоко в глотку, и на камни ручьем хлынула кровь, курясь розоватым парком. Зверь рухнул на колени и закачался из стороны в сторону. Стоящие рядом отпрянули под дружный хохот товарищей, а Асгот воздел руки к небу, призывая Тюра, бога войны.

– Уверен, что и датчане, и римляне повеселятся, увидев воина, который дерется, как Грендель, – сказал Бьярни, едва удерживаясь от улыбки, – но по мне так лучше смотреть на того, у кого хоть какое-то умение есть. Поэтому Тюр выберет меня.

– Ха! Да ты ночью вставал, только чтоб в реку помочиться, – сказал Брам, вызвав усмешки.

– Пора, – объявил Сигурд, кладя руку на плечо Браму.

В небе пронеслась стая пронзительно кричащих чаек – они направлялись к морю, как и плывущие по реке рыбацкие лодки.

Все заговорили разом, подходя к туше быка, вокруг которой растекалась лужа крови и мочи. Такое крупное приношение должно было задобрить однорукого бога Тюра – храбрейшего из воинов.

– Асгот вытянет жребий трижды. – Сигурд поднял три пальца.

На этот раз на его плаще тускло поблескивала брошь с летящим оленем. Меня пронзила догадка – брошь с волчьей головой в Асготовом мешке.

– Каждая вещица укажет нам, кого боги хотят видеть на римской арене.

По знаку Сигурда Асгот окровавленными руками схватился за мешок. Старческие пальцы суетливо возились с узлом. Слышалось лишь тихое журчание реки да негромкие голоса на причале. Наконец узел поддался, Асгот обратил желтые глаза к небу и сунул руку в мешок. Произнеся несколько заклинаний, более древних, чем Рим, годи вытащил из мешка старый гребень с редкими зубцами. Все взгляды обратились к Свейну, чью кустистую рыжую бороду прорезала широкая, дерзкая улыбка. Воздух сотрясли одобрительные крики – кто, как не Свейн, сможет защитить честь братства. Силач вышел вперед и принял свою вещь из рук Асгота, потом повернулся к нам и поднял гребень высоко вверх, словно это серебряная гривна ярла. Крики стали еще громче. От всеобщего шума Сколл завыл, будто тоже поддерживая выбор. Наверное, римляне немало удивились, услышав леденящий душу вой с берега Тибра.