Джайлс Кристиан - Ворон. Волки Одина

Труп утащили с арены. Победитель вытащил копье из земли, прошел между расступившимися воинами и, переглянувшись с господином, исчез в подземном туннеле.

– Хороший был бой! – сказал Брам, довольно потирая ручищи.

– Моему, наверное, пыль попала в глаза, – проворчал Свейн Флоки Черному.

Тот ответил язвительной усмешкой.

– За что дрались-то? – спросил Брам.

– Как всегда, за бабу, наверное, – предположил Свейн.

Однако на этом кровавое зрелище не закончилось. Едва выигравшие успели забрать свое серебро, как на арену вышли два новых воина: один – синелицый с кривым мечом и маленьким кожаным щитом, другой – франк без щита, зато с двумя устрашающего вида секирами.

– Нет, тут дело не в женщинах. – Улаф покачал головой. – А в холодном тяжелом металле… серебре.

Остальные закивали, и я неожиданно вспомнил слова Грега о том, что Амфитеатр Флавиев – арена смерти.

– Ворон, возьми. – Улаф протянул мне пять серебряных монеток. – Поставь на франка. – Он потер руки, словно только что сторговал знатный нож или пару сыромятных сапог за старую блохастую шкуру. – Давай шевелись, парень! – крикнул он мне вслед, когда я пробирался сквозь толпу. – Франк тот еще душегуб с виду, поможет мне серебром разжиться.

Однако в бою победил синелицый. Он отхватил франку ступню. Это было нечестно, и мы возмущенно затрясли бородами. Несмотря на искусное владение секирами, франк не мог больше стоять, и синелицый просто ходил вокруг него кругами, пока тот не упал. Потом кривым мечом одну за другой отхватил ему руки и ноги. Даже те, кто поставил на синелицего, взревели от ужаса.

Следующий поединок велся по-честному. Двое синелицых долго и тяжело сражались, истекая кровью, и в конце концов Красному Плащу пришлось остановить бой, потому что ни у одного из противников не осталось сил, чтобы нанести последний удар. Победителем объявили того, у которого было больше шансов выжить. Я заработал два золотых солида, и все сошлись во мнении, что этот бой был лучшим.

Народ ручейками вытекал из Амфитеатра Флавиев, охваченный странным возбуждением от только что увиденного. Пока мы возвращались к себе на корабль, на древний город легло синее покрывало сумерек, вечерний воздух холодил до дрожи. На пристани нас ждал Грег.

– Ты же вроде приглядывать за нами поставлен, – хлопнул его по плечу Виглаф, на ходу обгладывая копченое свиное ребро.

– И правда, ты чего ушел, Грег? – спросил я и потряс кошелем, в котором весело зазвенели монеты. – Деньжат бы выиграл.

Юноша покачал головой и нервно огляделся по сторонам.

– То, что происходит на арене, – отвратительно, – сказал он. – Не мог я на это смотреть. В городе царит худшее, что есть в человеке. Как на заре Рима. Я – христианин, Ворон. – Он с укором посмотрел на Виглафа – уэссексец тоже был рабом Белого Христа, хотя об этом даже я иногда забывал. – Разве может христианин без зазрения совести смотреть, как люди калечат и убивают друг друга? И что еще хуже – барыши с этого получать? – Он снова покачал головой. – Я говорил вам, что там царит смерть. Люди убивали друг друга в Амфитеатре Флавиев с тех пор, как тот был построен. И всё на потеху толпе. – В голосе его звучала горькая укоризна.

– Римляне тогда были кровожадными ублюдками, – сказал Пенда. – Да и остались ими.

– Не все, – возразил Грег, плотнее запахиваясь в плащ: с реки дул холодный ветер.

– Но многие, – добавил Пенда. – Через два дня будут еще бои… – Увидев мое удивление, он пожал плечами. – С мерсийцем на выходе разговорился. Он тут два года.

– Вы же обычно мерсийцев убиваете? – ухмыльнулся я.

– Этот меня вином угостил, а так я бы убил, конечно, сукиного сына, – ухмыльнулся Пенда. – Бои начались две недели назад. Сначала мало зрителей приходило – боялись, что Папа Римский или император яйца им отрежет за ставки. Не по-христиански это. Но ни Лев, ни Карл не запретил поединки.

Грег кивнул.

– Я видел папских гвардейцев у амфитеатра.

– Конечно, не запретили, – донесся сквозь шум реки голос.

Я не сразу заметил сидящую на краю причала фигуру с капюшоном рясы на голове. Отец Эгфрит повернулся к нам. Лицо его осветили отблески мириадов факелов, освещающих ночной Рим.

– Потому что не могут.

К нам подошли Сигурд с Улафом – им тоже хотелось услышать, что удалось разузнать монаху.

– Спросите у Грегоровия о настроениях в городе. Амфитеатр Флавиев пришлось снова открыть после того, как на улицах пролилась кровь.

Мы посмотрели на Грега. Тот напомнил мне червя, который пытается зарыться поглубже в землю, чтоб птицы не склевали.

– Люди голодали, – пояснил юноша. – Их семьи голодали. От мужчины обычно ожидают, что он добудет еду своим детям. Но у нас даже хлеба не было. Одни винили в этом Его Святейшество, другие – императора. Люди стали промышлять грабежами и убийствами. Торговцы попрятали все съестное, и стало еще хуже. Кланы боролись за власть, и, как сказал отец Эгфрит, в городе пролилась кровь.

– И Карл ничего не сделал? – удивился Сигурд. – Римом ведь правит он?

– Император далеко, – сказал Грег.

– К счастью для нас, – хмыкнул Улаф.

– Может быть, у Его Святейшества достаточно гвардейцев, чтобы справиться с шайками, но… – Грег поднял руки к ночному небу. – Римские вельможи могут объединить войска и напасть на Святого Иоанна на Латеранском холме.

– Напасть на святого? – удивился я.

– Да нет же, это базилика… собор. Его Святейшество, Папа Римский Лев, там живет, – объяснил Эгфрит.

Я кивнул, чувствуя себя окончательным тупицей.

– У Льва есть враги. Римским вельможам не нравится, что он из бедняков, они бы предпочли Папу познатнее. Еще его обвиняют в прелюбодеяниях, клятвопреступлении и прочих грехах, которых он не совершал.

Грег кивнул.

– Четыре года назад на Его Святейшество напали враги, хотели отрезать ему язык и выколоть глаза, – сказал он, возмущенно скривившись. – К счастью, теперь он под защитой Карла, ведь именно Лев короновал императора. Но у Его Святейшества остались в Риме враги.

Я пересказал все это Браму, Свейну и другим норвежцам, которые стояли рядом, попивали вино, закусывали и глядели в сторону новых потаскух, которых принесло не иначе как ночным ветром.

– То есть этот Папа – главный у тех, кто верит в Белого Христа? – переспросил Брам. – И живет он здесь, в Риме?

– Да, и разговаривает со своим богом денно и нощно. – Я потер большим пальцем об указательный.

– Готов поспорить, у сукиного овцедрала есть чем поживиться, – сказал Брам, зловеще переглядываясь со Свейном, и я пожалел, что намекнул на сокровища: эти двое не задумавшись вышибут дверь во дворце Папы и стащат перстни с его пальцев.

Я оставил их мечтать о серебре и вернулся к Грегу.