Джайлс Кристиан - Ворон. Волки Одина

– Кто же знал про жидкий огонь? – произнес он, мрачно сведя брови.

Воины закивали, затрясли бородами, говоря, что греки, похоже, умеют творить мощную волшбу и в следующий раз надо быть начеку.

А он мог наступить скоро. Море, казалось, уснуло – водная гладь была ровной, что ярлов пиршественный стол. Мы шли вдоль берега и порою гребли, чтобы не сесть на мель. Йормунганда и остальных драконов убрали – не хотели тревожить местных духов. Асгот сказал, что, судя по всему, духи в этих краях древние и своенравные. Перед нами простирались берега, каких мы прежде не видали: выцветшие на солнце скалы, поднимающиеся из сверкающего моря, холмы, поросшие снизу изумрудной зеленью, а сверху – тополями, каштанами, соснами, елями и другими незнакомыми деревьями. В бескрайнем голубом небе, описывая огромные круги, парили черные птицы вдвое больше воронов. Мы видели орланов, цапель, бакланов, трясогузок и ласточек, таких быстрокрылых, что уследить не успеешь. Над нами, пронзительно крича, вилась туча чаек, надеясь поживиться объедками и осыпая пометом корму, так что гребцам пришлось, несмотря на жару, напялить кожаные шапки. Изредка Сколл рычал и порывался поймать чайку, но б о льшую часть времени не обращал внимания на насмешливых птиц – зверю было слишком жарко, он передвигался по палубе за тенью или лакал трюмную воду. Даже она была горячей – солнце палило так, что, казалось, воздух вот-вот окончательно сгустится и дышать станет невозможно.

Дождя не было много дней, и вся наша питьевая вода начала вонять. Оставалось еще несколько бурдюков римского вина; мы разбавляли им воду, чтобы перебить затхлый вкус, и пили это пойло по чуть-чуть, несмотря на то, что обливались потом. В такой зной от вина плыла голова, хотелось лечь и уснуть, а во сне часто снился холодный эль.

– Когда я верну себе трон, у вас ни в чем не будет недостатка, – пообещал Никифор Сигурду, глядя, как мы передаем друг другу кубок и стараемся не пролить ни капли.

Однако ярл лишь рассмеялся.

– Норвежец, который не стремится заполучить еще больше к тому, что уже имеет, – такая же редкость, как радостный христианин, – ответил он.

Будто в подтверждение его слов, император помрачнел.

Итак, мы гребли, потели и жарились под безжалостным южным солнцем. Нам встречались рыбацкие челны и торговые ладьи, но, к счастью, не попалось ни одного дромона. Наконец мы подошли к проливу под названием Геллеспонт и пришвартовались в тихой бухте на восточной стороне устья, похожего на раззявленный рот. По обеим сторонам тянулись плоские голые берега. Круглое, как щит, солнце опускалось в темнеющее море. Хороший кузнец знает, что меч куют, когда железо раскалится до ало-золотого цвета. Как то железо, небо плавилось и алело в горниле заката, чтобы вскоре остыть и стать багровым, а потом – серым. Над морем тянулась вереница темных облаков, а прикрытое ими солнце походило на огромное драконье око, злобно глядящее на нас из неведомых далей.

– Значит, кишка эта ведет к Миклагарду, – промолвил Улаф, почесывая бороду и задумчиво глядя на северо-восток.

– Ага, Дядя, – отозвался Сигурд, закусывая бороду, – в империю греков, которые тоже называют себя римлянами.

– Снова чертовы христиане, которым захочется прожевать нас и выплюнуть, да, Ворон? – обратился ко мне Улаф.

Гребцы устраивались спать на скамьях среди шкур и мехов, будто ложа удобнее и желать нельзя.

– Выплевывает, что ли, рыба мой крючок, Дядя, – простонал я, перегнувшись через борт и пялясь в воду.

Я сидел с удой так долго, что бечева отпечаталась у меня на пальцах, но ничего не поймал. Некоторые выуживали рыбу, которую мы никогда прежде не видели; больше всего нам нравилась та, что с черными полосками, – мясо у нее было сладковатое и нежное.

– Да, рыбак ты неважный, парень, – произнес Улаф.

Море потемнело, но было еще хорошо видно мелких рыбешек, которые плясали у крючка, словно поддразнивали меня.

– Зато терпеливый, Дядя, – улыбнулся Сигурд, – без терпения рыбу не выудишь.

Улаф кивнул.

– Как бывалый рыбак, я вам вот что скажу. – Он поднял кверху два узловатых пальца. – Новичку попадается самая большая рыбина.

Послышались одобрительные возгласы.

– А еще рыба, она как женщина: стоит поймать, сразу хвостом вилять перестает.

Отрадно было слышать смех – в ало-золотых сумерках потеря Брама ощущалась по-прежнему остро, а у меня и вовсе лежала на сердце ледяным камнем.

Сидевший на сундуке Бьярни повернулся к нам. Он подстригал себе бороду, аккуратно отхватывая ножом клочок за клочком, и смотрелся в начищенный до блеска меч.

– Я как-то раз поймал такую рыбину!.. В ней был целый фут, – похвалился он.

– Ха! Не такая уж большая, – заметил Свейн.

– От глаза до глаза, – уточнил Бьярни, и мы снова расхохотались оттого, что Свейн почти купился на шутку.

Я так ничего и не поймал, но хотя бы не меня одного Улаф разбудил, ткнув древком копья в ребра. Оказалось, мы и не собирались никуда причаливать на ночь, а просто дожидались, когда стемнеет, хотя нам об этом никто не сказал. Теперь те, кто устроился на ночлег, бранясь и ворча, вылезали из-под шкур и мехов, словно медведи, которых пробудили от зимней спячки.

Никифор, Вардан и Сигурд решили под покровом ночи незаметно проскользнуть по освещенному луной проливу в Миклагард.

– Дальше будет еще у же, – объяснил Улаф, указывая на виднеющееся в вечерней мгле устье Геллеспонта. – Вардан говорит, там есть место, где крикнешь – и на другом берегу слышно, если, конечно, глотка здоров а и ветер дует куда нужно. – В темноте блеснула его ухмылка. – У греков там еще огненные корабли.

Многие коснулись амулетов Тора, чтобы защитить себя от неведомой волшбы. Нам все еще не верилось, что существует огонь, который не гаснет в воде.

– Лучше пройти по-тихому, чтоб нам яйца не поджарили, – заключил Улаф.

С этим никто не стал спорить – все покорно уселись на скамьи и опустили весла в спящее море.

Грести в темноте страшно, да так, что кишки сводит. Говорить нельзя, а о том, чтобы петь, и думать нечего. Приходится только слушать. После каждого всплеска весла сидишь навострив уши, словно пугливая крыса, и ждешь, не скрежетнет ли днище по подводным камням, не зашумит ли прибой. Боишься, что весло упрется в гранитную скалу, и от страха по спине струится холодный пот. Два оставшихся корабля шли за «Змеем». Мы убрали оружие, шлемы и все, что только может блеснуть в слабом свете луны и звезд. Улаф и Сигурд стояли у форштевня [50], вглядываясь то в даль, то в воду впереди. Кинетрит и Асгот, объединив зоркость юности одной и опытный нюх другого, следили за левым бортом, а Нификор и Вардан – за правым. На этот раз Сигурд не стал сажать генерала на весла – на подходе к Миклагарду глаза грека были нужнее, чем руки, а вот Тео греб, что было только справедливо, – ведь он убил Брама, так пусть теперь хотя бы попотеет на месте нашего товарища.