Элиф Шафак - Ученик архитектора

Уловив в ее голосе мечтательные нотки, Джахан осмелился спросить:

– Светлейшая госпожа тоже хотела бы иметь свой портрет?

– Вот глупости! – возмутилась Михримах. – Разве ты не понимаешь, что это невозможно?

Джахан, испуганный тем, что ненароком переступил границу допустимого, рассыпался в извинениях. Ему отчаянно хотелось сказать дочери султана, что в воображении он беспрестанно рисует ее портреты. Хотелось признаться, что стоит ему закрыть глаза, как она встает перед его мысленным взором и он любуется ее лицом, прекрасным, словно молодая луна.

– Я не художник, но мог бы запечатлеть вас, светлейшая госпожа, – набравшись смелости, выпалил Джахан. – Не беспокойтесь, никто об этом не узнает.

– Ты что, хочешь сказать, будто у тебя хватит дерзости изобразить мое лицо? – нахмурилась Михримах. – И как, по-твоему, я должна отнестись к этому?

По ее тону Джахан никак не мог понять, действительно ли она сердится или же смеется над ним. Но мысль о том, что их свяжет общая тайна, была слишком соблазнительна, чтобы с легкостью от нее отказаться.

– С чего ты вообще вообразил, что я позволю тебе подобную дерзость? – спросила Михримах, приблизившись к нему почти вплотную.

– Светлейшая госпожа, – дрогнувшим голосом произнес Джахан, – поверьте, я вижу вас такой, какой не способен увидеть более никто.

И он закрыл глаза, ожидая вспышки гнева. Но, как ни странно, дочь султана хранила молчание.

Бусбек, австрийский посол, отличался чрезвычайно любознательным нравом. Всякий раз, когда его приглашали во дворец обсудить государственные дела, он просил разрешения по завершении аудиенции посетить придворный зверинец. Интерес, который возбуждали в Бусбеке дикие животные, был столь велик, что в посольском саду он устроил собственный небольшой зоосад, который в округе прозвали «Ноевым ковчегом». В клетках и вольерах там содержались олени, ласки, соболи, рыси, орлы, обезьяны, всевозможные змеи, мулы, волк, медведь и даже свинья, внушавшая слугам-мусульманам ужас и отвращение. Но особое восхищение посла вызывали тигры и слон.

Именно Бусбек представил при дворе своего соотечественника, художника по имени Мельхиор Лорк. Прибыв во владения Оттоманской империи, тот рисовал янычаров с мушкетами, верблюдов, перевозивших военные барабаны, носильщиков, согнувшихся под тяжестью грузов, а также всевозможные древние руины. Но у него имелось два заветных желания: написать портреты нескольких оттоманских женщин в традиционных нарядах и изобразить белого слона, обитавшего в придворном зверинце. После того как султан предоставил живописцу возможность осуществить вторую мечту, в жизни Джахана и Чоты произошли перемены. Теперь погонщик и слон дважды в неделю отправлялись в дом посла.

Бусбек утверждал, что два величайших блага на свете – это книги и друзья. Но если книг человеку требуется много, то истинных друзей у него может быть всего лишь несколько. Выяснив, что Джахан вовсе не тупой, грубый невежа, каким он прежде представлял себе погонщика, австриец стал удостаивать юношу беседы, считая, что двум иностранцам в чужой стране есть о чем поговорить.

– Эти турки благоговеют перед бумагой, – заметил как-то посол. – Если они заметят на земле хоть самый маленький ее клочок, то непременно поднимут и припрячут. Удивительно, что при таком уважении к бумаге они совершенно не интересуются книгами.

– Мой учитель очень любит книги, – возразил Джахан.

– Да хранит его Бог. Но исключения только подтверждают правило, – усмехнулся Бусбек. – Я заметил еще одну странность: туркам неведомо, что такое хронология. Иноземцу, попавшему в эту страну, приходится привыкать к тому, что ее жители весьма вольно обращаются с историческими событиями. У них завтрашний день зачастую предшествует сегодняшнему, а позавчерашний опережает вчерашний.

От посла Джахан узнал еще одну поразительную вещь. Оказывается, у австрийского короля тоже имелся слон. И звали его Сулейман!

– Никто и думать не думал оскорблять светлейшего султана, – заверил Бусбек. – Напротив, это знак уважения.

Пока Джахан слушал рассказы хозяина дома, Мельхиор, неизменно облаченный в заляпанный краской фартук, занимался своим делом. Осмотрев Чоту со всех сторон, он решил изобразить слона у куста акации. Мельхиор, несомненно, был талантлив и, вероятно, отличался добросердечием, но, как и положено художнику, был полностью поглощен собственной особой. Поприще живописца он избрал против воли родителей, и лоб его постоянно бороздила глубокая морщина, словно строптивый отпрыск в мыслях продолжал бесконечный спор с ними. С помощью Джахана художник поставил слона возле акации, разместил напротив свой мольберт и протянул руку к кисти. Но тут Чота поднял хобот и принялся поедать ветви.

– Эй, прекрати! – закричал Мельхиор, но слон и ухом не повел. – Этот зверь что, голоден? – повернулся художник к погонщику.

– Ничуть. Сегодня он сытно позавтракал.

– Почему же тогда он жрет ветки?

– Потому что слоны любят зеленые ветки, эфенди.

Австриец смерил Джахана пристальным взглядом, пытаясь понять, не насмехается ли над ним дерзкий юнец.

– В следующий раз накорми его получше.

Джахан так и сделал. Но когда Чота, до отвала наевшийся утром в зверинце, вновь оказался возле акации, он набросился на зеленые ветки с таким аппетитом, словно голодал три дня. После нескольких бесплодных попыток художник вынужден был признать, что от идеи написать слона в саду придется отказаться. На этот раз он решил изобразить Чоту на улице, извилистой и тихой, на фоне обветшалых домов. Бусбек наблюдал за тем, как шла работа, из окна своего особняка. Отношения между двумя великими империями резко ухудшились, и австрийский посол находился теперь под домашним арестом. Пока Мельхиор рисовал, Джахан составлял послу компанию. Из общения с чужестранцем он извлекал немалую пользу, так как тот обладал богатейшими познаниями о животных, их нравах и привычках, а также о целебных травах и цветах.

Через два месяца картина была готова. Для того чтобы отметить это великое событие, Бусбек созвал множество гостей, среди которых были другие послы, а также паши и визири. Несмотря на осложнение политической ситуации, никто из высоких гостей не счел возможным пренебречь его приглашением. Мольберт, покрытый белой тканью, стоял в углу комнаты в ожидании торжественной минуты. Мельхиор, снявший традиционный рабочий фартук и облачившийся в голубой бархатный кафтан, сиял, предвкушая момент своего торжества. Глядя на него, Джахан в очередной раз задавался вопросом: неужели все художники такие? По настоянию хозяина дома, Чота тоже присутствовал на празднестве. Опасаясь, что слон ненароком кого-нибудь раздавит, погонщик привязал его к старому дубу в дальнем углу сада.