Мария Семёнова - Лебединая Дорога

Но вот подплыл к Вышате белый султанчик на шлеме царевича Мохо. Шад был молод и свеж – не тронут ни усталостью, ни разящим железом. Сошлись – один на один!

Издалека разглядели Вышатичи, как пошатнулся, поник серебристый боярский шлем. Как опустился и не взлетал более иззубренный меч… Взяла-таки верх упругая, быстрая молодая сила.

Не выдержала Нежелана:

– Княже… дозволь.

Чурила нехотя обернулся. Кому другому не ответил бы вовсе.

– Не время…

Он смотрел на реку.

Хан Кубрат хорошо знал хазар, знал царевича Мохо.

Из-за острова, лежавшего посередине реки, выдвинулись корабли. Один за другим они взметнули пёстрые крылья. И ветер погнал их прямо на берег. Знай посверкивали мокрые вёсла!.. Низко сидели в воде нагруженные драккары. За драккарами поспешали отяжелевшие снекки. За шумом битвы не слыхать было пугливого ржания множества лошадей…

Хазары оглянулись, когда корабли стали втыкаться в песок у них за спиной. С плеском падали в мелкую воду тяжёлые сходни. Булгарские воины бегом выводили коней. Самые нетерпеливые выпрыгивали через борта.

В этом месте не было крутого обрыва: всадники резво вылетали наверх и сразу строились для боя. Уже плясал под ханом Кубратом рыжий, как хорошее золото, скакун. Пылало в солнечных лучах хвостатое знамя!

Гребцы, вагиры и халейги, покидали корабли и бегом спешили за булгарами. Охранять корабли не оставили никого. Перемогут хазар и возвратятся, ничего с ними не будет. А не перемогут – не всё ли равно!

Старый Олав соступил на берег во главе четвёрки сыновей. Узорчатые ножны хлопали по бедру.

– Не ходил бы ты, отец, – сказал Бьёрн. Гуннар добавил:

– Халльгрим тебя не похвалит.

Взрослые мужи, перед отцом они всё ещё были мальчишками. И даже теперь отваживались лишь на совет.

Олав обвёл их глазами. Не всякая седая борода могла похвалиться таким потомством… Бьёрн, Гуннар, Сигурд. И приёмыш Гудрёд Палёный, внук великого Лодброка, со своей каменной секирой в руке… Статные, сильные, голубоглазые… живые.

– Халльгриму, – сказал Олав, – я дал кормщиков не хуже, чем я сам.

Он закинул за спину щит, что был знаком ещё с ударами Рунольва Скальда. И зашагал вверх, на зовущий голос рога. Старшим над воинами с кораблей Халльгрим поставил Торгейра Левшу. А вагирами повелевал Дражко, Олегов боярин.

Давняя, застарелая ярость направила булгарский удар!

Выплескивалась обида, поколениями жившая у каждого очага. Навеки оставленная великая степь. Глаза женщин, увёденных в гаремы Атыла!

Нет страшнее противника, чем воин, знающий, что заслоняет собственный дом.

Хан Кубрат нёсся в битву первым, и обнажённая сабля светилась у него в руке. Сколько ни уговаривали его распоряжаться боем из безопасного места – не послушал. Скакали следом отважные братья. Сидели в юрте смышлёные сыновья. Не останется пустым ханское седло.

Над гудевшей землёю неслись они в спину хазарам, завязшим, как в болоте, в пешем войске врага… В густой пыли бежали за всадниками воины с кораблей. Не всех же порубят булгары, останется и им!

Мохо-шад разглядел летевшую опасность и понял, что не успеет развернуть своё войско и встретить Кубрата как следовало. Он уже бросил в бой всё, что имел. Думал смести, затоптать пешее ядро словен, а вышло – погорячился… И не было рядом Алп-Тархана, умевшего столь многое предусмотреть!

Вот тогда-то и достиг его ушей слитный, леденящий крик, от которого когда-то вздрогнули в Барсучьем Лесу бесстрашные юты… Это князь Чурила Мстиславич надвинул урманский шлем на глаза и рукой в рукавице выхватил меч:

– Вперёд!

Его вятшая, старшая дружина – бояре – с самого начала битвы дралась в полках: пример для простых ратников и присмотр. Но стояло за князем достаточно юных отроков и могучих мужей, чтобы опрокинуть хоть кого! Кременецкие и круглицкие – вместе. Все в кольчугах, с грозными мечами, ринулись они за князем. Попробуй останови…

Железные челюсти были готовы сомкнуться, перекусить пополам хазарское войско. И показалось царевичу Мохо, будто в небе над ним померкло светлое солнце, а под ногами заколебалась земная твердь.

И то добро – не видел своей невесты круглицкий князь Радим!

Пласталась в беге злющая кобылица. Всякий, кто не знал, только принял бы Нежелану за безусого отрока, не по-мужски лёгкого в кости. Воины постарше всё норовили заслонить поляницу – кто щитом, кто собственным телом, залубеневшим от шрамов… Да поди за ней угонись!

Вот приметила хазарина, с поднятым копьём спешившего наперерез. В черту сдвинулись у переносья соболиные брови. Гибким девичьим телом увернулась от удара. Свистнул в руке беспощадный клинок. И что ветром выдуло из седла чёрного степняка!

Стрела на излёте клюнула её в ногу, но застряла, не пробив сапога. Прямо перед собой Нежелана увидела спешенного хазарина, со всех ног улепётывавшего прочь… И погналась, занося меч. Но шарахнулась кобылица – и Нежелана впервые промахнулась, не сняла с плеч вражью голову, только сбила с неё шлем.

Русые вихры вместо хазарских чёрных кос оказались на той голове! Упал, беспомощно заслонился руками… И из-под этих рук глянул на неё глазами родного брата.

– Любим!

Не стала марать меча о труса. Мигом расправила тугие кольца аркана, свёрнутого у седла. Метнула, ударила пятками кобылицу – и поволокла брата по земле, по кровавым телам. Словенина – к словенам в полон!

Дружина – она дружина и есть. Куда князь, туда все княжьи. Скатится его голова, и они свои сложат неподалёку. Шёл за князем меченоша Лют… Но что поделаешь, если судьбе было угодно провести его по тому самому месту, где он в последний раз видел отца!

Не ведал отдыха меч у Люта в руках. А глаза, непослушные, помимо воли всё рыскали по сторонам – не видать ли боярина?

И ведь разглядел. Повернулся в ту сторону, где гуще лежали мертвецы, и признал край втоптанного в землю плаща.

Ни разу не называл Лют Вышатич отца – отцом… Не назвал и тут. Но некая сила вынула его из седла. Бросила наземь, на колени. Видга кружил рядом на Воронке, охранял.

Обдирая пальцы, Лют расстегнул на боярине железный ворот кольчуги. Сдвинул со лба, с седых кудрей, просечённый шлем… Открыл глаза Вышата… увидел сына… хотел что-то сказать, да не смог. Лишь выпустил из ладони вережёный меч, нашёл руку Люта и сжал.

И – угас…

Лют прикрыл его хазарскими щитами, благо их достаточно валялось вокруг. И пустился вдогон князю, чей урманский плащ мелькал уже далеко…

Третьяка-новогородца никто в битву не звал. Он пошёл сам, напросившись на корабль к Торгейру Левше. То ли чем приглянулся ему калека халейг, то ли надеялся вернее встретить его отца… На корабле Третьяк грёб за двоих. А когда побежали на берег – обогнал всех, подоспев к схватке едва не вперёд конных булгар.