Алекс Брандт - Пламя Магдебурга

Впрочем, если говорить о деньгах, то даже те несколько часов, которые мы провели в стенах Магдебурга, немало нас всех обогатили. Различного рода ценностей было собрано в огромном достатке, и если прибавить к этому выкупы горожан, и захваченную провизию, и старинные книги, то наша прибыль выглядела в тот день более чем солидно.

Прошедшие со дня штурма месяцы – месяцы бездействия и бесцельных маневров на разоренной земле – изрядно уменьшили это богатство. С деньгами, как я уже писал ранее, сделалось туго, и люди очень недовольны. Последний раз мне пришлось выплачивать жалованье солдатам и офицерам моего полка из собственного кармана, и, как ты можешь догадаться, подобная коммерция нисколько меня не устроила. За все то время, что мы топчемся в окрестностях Магдебурга, я потерял не меньше пяти тысяч талеров, тогда как рассчитывал приобрести десять. Если так пойдет дальше, от всех моих магдебургских трофеев не останется ничего, кроме воспоминаний.

Однако довольно жалоб. Как ты, наверное, уже догадался, мне нужна помощь. Паппенгейм требует, чтобы мы оставались на месте, держали под надзором дорогу и никуда без его распоряжений не перемещались. Поэтому необходим провиант. Хотя бы несколько подвод с зерном и полсотни свиных туш. Готов принять все по полуторной цене, но при условии, что ты отправишь обоз под сильным конвоем. Об оплате можешь не беспокоиться. Кроме денег, которые мне пока удается сберечь, осталась еще золотая дарохранительница с рубинами и сапфирами, которая одна потянет на полторы тысячи, не говоря уже о вещах, собранных во время магдебургского штурма. При необходимости я закажу их оценку у одного знакомого ювелира и назову тебе примерную стоимость. Знаем мы друг друга давно – сговоримся. На этом все. Ответ передай с капралом, который привезет тебе письмо. Жду хороших вестей, и да благословит тебя Бог. Твой старый товарищ Август фон Бюрстнер».

Всю ночь Маркус провел в мастерской отца. Не зажигал света, медленно ходил из угла в угол, вдыхая пыль, отмеривая шаги. Иногда задевал какие-то предметы, которыми была заставлена мастерская и чьи очертания были едва видны в темноте. Гладкий отполированный стол у окна. Формы для отливки свечей и перепачканный воском медный котел. Ящик с инструментами, пустые корзины, связки свечных фитилей, резцы и крохотные напильники…

В дальнем конце мастерской стоял высокий, достающий почти до потолка шкаф. При жизни отца этот шкаф всегда был заперт на ключ, но сейчас створки были чуть-чуть приоткрыты. Содержимое шкафа – цеховой устав и печать, сундучок для хранения цеховой казны, счетные книги и пергаменты, на которых были записаны клятвы вступающих в цех мастеров, – все это унес с собою новый старшина, Карл Траубе. Он явился в их дом через несколько дней после своего избрания. Его сопровождали Август Ленц и Филипп Брейтен, которым надлежало засвидетельствовать, что все передано надлежащим образом. Маркус отдал им ключ и молча смотрел, как они выносят из дома то, что прежде хранил у себя отец.

С тех пор в доме Эрлихов никто не появлялся. Только Тильда, служанка, по-прежнему приходила каждое утро, чтобы приготовить обед и прибраться в комнатах. Об оплате она не спрашивала. Молчаливая, с некрасивым, землистым лицом и грубыми руками – Маркусу не хотелось заговаривать с ней. Пусть делает то, к чему привыкла. Но ей не стоит ждать от него благодарности. Ее забота ему не нужна.

Он остановился, зябко повел плечами. В мастерской было холодно. Сквозь два высоких окна виднелось затянутое облаками ночное небо. Два луча света – серые и слабые, словно руки призрака, – тянулись от окон вниз, теряясь где-то посреди комнаты. Пустой, остывающий дом, в котором уже не чувствуется человеческого тепла… А ведь раньше люди часто приходили к ним. И бургомистр, и Курт Грёневальд, и цеховые мастера, и купцы, которые приезжали в Кленхейм, чтобы договориться о поставке свечей. Чаще других являлись просители, которым что-то нужно было получить от отца. Они осторожно стучали в дверь, терпеливо ждали, пока им откроют, кланялись, теребили в руках свои шапки. Кто-то приходил, чтобы условиться об отсрочке платежа, – примерно полдюжины городских семейств ходило у Якоба Эрлиха в должниках. Кому-то хотелось заручиться поддержкой цехового старшины перед началом тяжбы с соседом. Кто-то просил дать ему на время лошадь, чтобы съездить в столицу, или вола, чтобы вспахать свой кусок земли под посев. С каждым из пришедших цеховой старшина обращался холодно, но о приличиях не забывал: усаживал гостя за стол, сам садился рядом, слушал, задумчиво поглаживая усы. Почти на каждую просьбу он отвечал согласием. Не можешь оплатить долг? Ничего, можно подождать еще несколько месяцев, но пусть твой сын придет и поможет поставить мне новый сарай. Нужны плотницкие инструменты или новый топор? Что ж, пользуйся, сколько нужно, но взамен принеси мне пару вязанок дров для растопки. Нужен вол, чтобы вспахать землю? В чем же дело – бери моего, но взамен отдашь двадцатую часть собранного урожая. Отец был справедлив и в обмен на свою помощь требовал не так уж и много – гораздо меньше, чем, к примеру, потребовали бы Курт Грёневальд или Готлиб Майнау. И люди были благодарны ему за это. Когда на собрании общины избирали новых судей или межевых смотрителей, многие отдавали свои голоса за тех, чье имя им называл цеховой старшина.

Отец был влиятельным и уважаемым человеком. Многие говорили, что именно он должен сменить старого Карла Хоффмана, стать новым кленхеймским бургомистром. Он сумел бы повести за собой людей. Его решительность, его сила и ум помогли бы городу пережить тяжелые времена. Увы, судьбе было угодно распорядиться совсем по-другому…

Слишком резко повернувшись, Маркус опрокинул коробку, чье содержимое с мягким стуком высыпалось на пол. Он наклонился и подобрал несколько предметов, по форме напоминающих маленькие картофелины. Это были восковые фигурки, которые делал отец: ангелы, зайцы, белки, пузатые ландскнехты в широких шляпах. Подержав фигурки в руках, Маркус швырнул их обратно в коробку. Ненужный хлам. Нужно будет избавиться от него.

Правильно ли он поступает? Этот вопрос не давал ему покоя. Солдаты, пришедшие в их края под знаменем Тилли, заслужили смерть. Преступления, совершенные ими, не могут быть прощены и забыты. Но вправе ли он подвергать опасности своих товарищей, тех, кто пошел за ним?

В тот вечер, когда они возвратились в город с носилками, на которых лежал мертвый Альфред, ему казалось, что все в городе будут обвинять в случившемся его, Маркуса, и что Совет отстранит его от дел. К его удивлению, этого не случилось. Никто не упрекал его, никто не требовал объяснений. Люди по-прежнему смотрели на младшего Эрлиха с уважением, и многие при встрече кланялись и благословляли его. Кленхейм по-прежнему признавал его своим защитником, по-прежнему ему верил. Значит, он все-таки прав?