Саймон Скэрроу - Меч и ятаган

Времени на раздумья не было. Томас метнулся вперед, чуть отводя кинжал в готовности нанести пружинистый удар. Растерянность лазутчика продлилась лишь секунду. Он вскинул левую руку для защиты лица, а правой схватился за желтоватую, слоновой кости рукоятку своего ножа. Тонкое кривое лезвие вышло из ножен как раз в момент удара Томаса.

Выпад не был рассчитан на поединок и лишен всякого изящества — просто бросок, цель которого смять врага и сбить его наземь. Сложения турок был худощавого и от удара отлетел к стене. Кинжал прошил одежду и плоть; лазутчик ахнул от боли. Однако лезвие угодило в ребра: обильно брызнула кровь, но только и всего. Со злобным рыком лазутчик рубанул ножом. Изогнутое лезвие отскочило от стального наплечника; при этом кончик кинжала скребнул Томасу по волосам, пребольно царапнув макушку. Рыцарь ударил снова, и на этот раз лезвие вошло лазутчику в живот. Басурман утробно застонал и с неожиданной силой выхлестнул кулак прямо Томасу в лицо. В глазах вспыхнуло, и Баррет шатнулся назад, подальше от кривого лезвия. Но под пятку предательски попал камушек, и наш рыцарь грянулся на спину, да так, что занялось дыхание.

Томас тихо чертыхнулся: надо же, пырнул курам на смех. Теперь он был во власти врага: в любое мгновение мог последовать резкий, смертельный удар османского ножа. С еще затуманенным зрением Томас приподнялся на локтях и подтянул ноги, собираясь, если надо, лягнуть, а еще лучше вскочить. Лазутчика он застал в нескольких шагах от себя — на четвереньках, в отчаянной и одновременно тщетной попытке улепетнуть к своим. Оглянувшись, турок увидел Томаса и с трудом встал на ноги, одной рукой держась за живот, а другой, в которой по-прежнему торчал нож, хватаясь за кромку каменной изгороди. Он кособоко тронулся к дороге, пытаясь на ходу крикнуть, но из-за му́ки наружу выходило лишь сиплое кряхтенье. И вместо того, чтобы пыжиться с криком, лазутчик решил улизнуть.

Томас, все еще натужно дыша, нетвердо двинулся по двору следом. На груди словно сплясали кони, голова кружилась. Приостановившись, он мотнул головой в попытке стряхнуть дурноту и тут увидел, что лазутчик-то, несмотря на рану, успешно отдаляется. Не ровен час, уйдет вовсе. Это же, глянув назад, сообразил, видимо, и сам турок: губы его разъехались в улыбке, которая, впрочем, тут же переросла в гримасу боли. Сдавленно что-то прошипев, он заковылял дальше.

— А ну стой… — прохрипел Томас. Стиснув свободный кулак, он силой погнал себя следом, но после нескольких шагов, запыхавшись, остановился. А потом уловил движение: кто-то пробежал мимо. Взметнулась рука, и в спину турку, уже добравшемуся до дороги, что-то увесисто стукнуло, отчего басурман, со стоном рухнув на колени, левую руку завел себе за спину, туда, где под лопаткой торчала темная рукоятка ножа.

— Вы ранены? — обернулся к Томасу Ричард.

— Просто кружение, — мотнул головой Томас.

Эсквайр, кивнув, рысцой пустился вдогонку за лазутчиком. Носком башмака он жестко пнул сарацина под колено, отчего тот растянулся пластом. Тогда, наступив на него одной ногой, доблестный оруженосец выдернул из спины кинжал, смахнул с врага шлем и, вздернув ему за волосы голову, чиркнул по горлу. Тело крупно задрожало, замолотили по глинистой тропе ноги в сандалиях. Дожидаться, когда стихнут конвульсии, Ричард не стал: вытерев лезвие о халат лазутчика, сунул его в ножны. После этого ухватил недвижное тело за ноги и поволок обратно на подворье.

— Помогите мне, — натужно выдохнул он.

Все еще приходя в себя, Томас убрал в ножны кинжал и взялся за вторую ногу. Вместе они поволокли убитого к сараюшке.

— Это что у вас?

Оказывается, сюда уже успел незаметно пробраться ла Ривьер.

— Да вот, мессир, — ответил Ричард, — с лазутчиком управились.

— Это я вижу. А что вы думаете делать?

— Спрятать его где-нибудь здесь, а сами — обратно на позицию.

— Постойте. — Ла Ривьер выпрямился и обернулся в сторону дороги. — Усадите его вон там. — Он указал туда, где напротив засевших в засаде аркебузиров частично осыпался участок стены. — Прислоните к стенке со стороны дороги.

— Как? — нахмурился Ричард. — Ведь его увидят.

— Вот именно, — улыбнулся француз. — Делайте, не мешкайте. А я сейчас подойду.

Ричард недоуменно поглядел на Томаса, который как ни в чем не бывало кивнул — мол, действуй, — и они вдвоем поволокли труп к бреши, привалив его там к стенке. Ла Ривьер тем временем подошел к опаленным останкам свиней и вынул кинжал. Недолго там повозившись, вскоре он поспешно возвратился.

— Вот. Последний, так сказать, штрих к нашей маленькой ловушке.

Рыцарь-француз склонился над мертвецом и, разомкнув ему одной рукой челюсти, другой вставил что-то в рот, после чего с довольным видом разогнулся.

— Ну вот, так пойдет.

Томас поглядел вниз и увидел, что из растянутых губ мертвого османа торчит свиной пятак. Намерения ла Ривьера стали тотчас ясны.

— Зачем вы так? — с тихим негодованием спросил Ричард.

— Зачем? — ла Ривьер галантно хохотнул. — Сэр Томас, поясните юноше.

— Для магометан свинья — животное нечистое. Они, как известно, на дух не переносят свинины. Когда этого человека увидят товарищи, они придут в ярость. Первое, что они сделают, это все бросят и примутся убирать свидетельства этого, по их разумению, богохульства с глаз долой.

— Именно так, — кивнул ла Ривьер и оглянулся на гребень. За ним посмотрели и остальные: там отчетливо виднелась голова переваливающей через гребень колонны; в первых лучах рассвета скупо посверкивала сталь.

— Свет им сейчас прямо в глаза, — рассудил Ричард. — Если повезет, то, может, они ничего и не заметят.

— Тогда идемте, — властно сказал ла Ривьер. — Держаться тише воды.

Он первым поспешил в сторону от дороги за насыпь из валунов, где в укрытии расположились его люди. Там они взяли притороченные к лукам седел шлемы, быстро надели их, затянули застежки и замерли возле своих коней, готовые по команде ла Ривьера вскочить в седла и ринуться в бой. Томас уже оправился от своего головокружения и сейчас стоял, поджав губы в приступе самоуничижения. Тоже мне, горе-налетчик, чуть не проворонил врага… Если бы не Ричард, ушел бы турок, как пить дать ушел и предупредил своих о засаде. Надо же так осрамиться: вчерашнего удальца, грозу неприятеля спасает собственный оруженосец, у которого еще молоко на губах не обсохло. Причем спасает уже дважды… Видно, лучшие деньки уже позади. Может, это последний мало-мальски достойный поход, после которого только и останется, что бахвалиться насчет своей былой удали перед молодой порослью где-нибудь в пабе возле камина.