Уилбур Смит - Ярость

– А что это значит? – спросила Китти.

– Бушмены считают Зеленого Питона самым благоприятным из всех многочисленных знамений. – Он взял ее за руку. – Они говорят, что увидеть Зеленого Питона – особое благословение, а мы видели его вместе.

В меркнущем свете они спустились по склону дюны туда, где Шаса оставил джип, по колено погружаясь в мягкий теплый пушистый песок и со смехом хватаясь друг за друга в поисках поддержки.

Когда они добрались до джипа, Шаса взял Китти за плечи, повернул к себе лицом и сказал:

– Я не хочу, чтобы это закончилось, Китти. Будь со мной. Выходи за меня. Я дам тебе все, что может предложить жизнь.

Она запрокинула голову и рассмеялась ему в лицо.

– Не дури, Шаса Кортни. То, чего я хочу от жизни, ты мне дать не можешь, – сказала она. – Было забавно, но это не настоящее. Мы можем оставаться хорошими друзьями, сколько захочешь, но у нас разные дороги.

На следующий день, когда они прилетели в Виндхук, в номере ее команды ждала адресованная ей телеграмма, приколотая к доске. Китти быстро прочла ее. А когда подняла голову, больше не видела Шасу.

– Наметился новый сюжетик, – сказала она. – Мне пора.

– Когда я снова тебя увижу? – спросил Шаса, и она взглянула на него как на совершенно незнакомого человека.

– Не знаю.

Час спустя она со своей командой улетела коммерческим рейсом в Йоханнесбург.

Шаса был зол и унижен. Он впервые готов был предложить Таре развод ради другой женщины, впервые вообще думал об этом, – а Китти посмеялась над ним.

Существовали хорошо изведанные способы рассеять гнев. Например охота. Когда охотничья страсть горела в крови, когда буйвол, большой, как гора, и черный, как смоль, с громовым топотом летел на него и кровавая слюна капала с его морды, блестели острые полированные концы рогов, а в маленьких поросячьих глазках горела жажда убийства, мир для Шасы переставал существовать. Но сейчас был сезон дождей, и охотничьи территории на севере стали болотистыми, влажными, малярийными, а трава поднялась выше головы человека. Охотиться при этом невозможно, и Шаса обратился к другой панацее – охоте за богатством.

Деньги обладали для Шасы бесконечным очарованием. Без подобной одержимости он не сумел бы накопить их столько, потому что для этого требовались редкие упорство и терпение. Те, у кого нет подобных качеств, утешают себя старыми банальностями: счастье-де не купишь, а деньги – корень всего зла. Как специалист, Шаса знал, что деньги сами по себе не добро и не зло, нравственные категории на них просто не распространяются. Он знал, что у денег нет совести, но в них заложен огромный потенциал и добра, и зла. Лишь хозяин денег делает выбор между добром и злом, и этот выбор называется властью.

Даже когда он считал, что полностью поглощен Китти Годольфин, его чутье не дремало. Шаса почти подсознательно отметил крошечные белые точки в глубинах атлантического Бенгуэльского течения. Не прошло и часа с тех пор, как Китти Годольфин исчезла из его жизни, а он уже ворвался в контору «Горно-финансовой компании Кортни» на главной улице Виндхука и принялся требовать цифры и документы, звонить по телефону, приглашать юристов и бухгалтеров, обращаться за услугами к тем, кто занимал высокие посты в правительстве, приказывать подчиненным перерыть архивы регистратур и местных газет, собирать орудия своего ремесла: факты, цифры и влияние, и счастливо забываться в них, как курильщик опиума со своей трубкой.

Прошло целых пять дней, прежде чем он смог свести все воедино и проделать окончательный анализ. Он держал при себе Дэвида Абрахамса, потому что в подобной ситуации Дэвид служил отличным резонатором, и Шаса любил бросить ему мысль и поймать рикошет.

– Итак, вот как это выглядит, – начал подведение итогов Шаса. В зале заседаний под великолепными фресками Пернифа, которые Сантэн заказала, когда художник был в расцвете сил, сидело пять человек: Шаса, Дэвид, местный управляющий, секретарь и юрист-немец из Виндхука, которого Шаса постоянно держал в штате компании.

– Мы словно спали на ходу. За последние три года прямо у нас под носом расцвела промышленность, которая за прошлый год принесла двадцать миллионов фунтов дохода – вчетверо больше, чем шахта Х’ани, и мы это допустили.

Он, как одноглазый циклоп, уставился на местного управляющего, требуя объяснений.

– Мы знаем о возобновлении промышленного лова рыбы в Китовом заливе, – начал оправдываться этот несчастный джентльмен. – Объявления о выдаче лицензий на лов сардины публиковались в газетах, но мы полагали, что это не связано с нашей деятельностью.

– При всем моем к вам уважении, Фрэнк, такие решения я оставляю за собой. Ваше дело – передавать мне информацию. Любую информацию.

Это было сказано негромко, но трое местных работников не заблуждались: им делали строжайший выговор. Все уткнулись в свои записи. Десять минут царила тишина: Шаса давал им возможность усвоить урок.

– Хорошо, Фрэнк, – приказал Шаса. – Расскажите нам то, что должны были рассказать три-четыре года назад.

– Что ж, мистер Кортни, ловлей и переработкой сардины в Китовом заливе занялись в начале тридцатых годов, и вначале успешно, но потом промысел пострадал из-за всеобщей депрессии; с примитивными методами ловли рыбы тех дней он не устоял. Фабрики закрылись и стояли заброшенные.

Слушая Фрэнка, Шаса мысленно возвращался в детство. Он вспомнил свой первый приезд в Китовый залив и удивленно моргнул: с тех пор прошло двадцать лет. Они с Сантэн приехали в ее желтом «даймлере» требовать возврата займа, данного рыболовной и консервной компании Лотара Деларея, и закрыть его фабрику. То были тяжелые годы депрессии, и компании Кортни выжили только благодаря мужеству и решимости его матери – и ее безжалостности.

Он помнил, как Лотар Деларей, отец Манфреда, упрашивал его мать продлить заем. Его траулеры, полные рыбы, стояли у причала, но судебный пристав по приказу Сантэн опечатал двери фабрики.

В тот день Шаса впервые встретился с Манфредом Делареем. Манфред был выше и сильнее Шасы, босоногий, коротко остриженный, дочерна загорелый, он был одет в выгоревшую рыбацкую куртку-джерси и защитно-зеленые штаны; все это было вымазано рыбьей слизью, в то время как Шаса был в безупречных серых брюках, белоснежной рубашке с расстегнутым воротом, свитере с гербом школы и начищенных ботинках.

Два мальчика из разных миров, они столкнулись нос к носу на причале, и их вражда вспыхнула мгновенно, «шерсть на загривках» встала дыбом, как у псов, и несколько минут спустя едкие насмешки сменились ударами; они яростно колотили друг друга, а цветные моряки с траулеров радостно окружили их. Шаса прекрасно помнил взгляд светлых яростных глаз Манфреда, когда оба они упали с причала в груз скользких, вонючих дохлых сардин, и снова пережил то страшное унижение, которое испытал, когда Манфред вдавил его голову в трясину дохлой рыбы и он начал тонуть в этой слизи.