Мишель Зевако - Принцесса из рода Борджиа

— Тысяча чертей! — вскричал герцог Майеннский, подражая акценту короля Наваррского. — Возможно ли это, сударыня?

— Проклятье! — взревел Меченый. — Если это так…

— Это так! — прогремел кардинал.

— Это так! — продолжала герцогиня голосом еще более резким, хриплым, полным ненависти. — И, как я уже сказала, входя, мы все погибнем! Если мы не опередим их, если корона не окажется в наших руках до того, как проклятый гугенот возложит ее себе на голову, нас ждет смерть! Поскольку первое, что сделает Генрих Наваррский, став королем Французским, это прикажет схватить вас, дети мои! И голова вашей матери, скатившаяся под топором палача, будет являться вам в кошмарах!

Услышав это, Меченый встал, выхватил свой кинжал и с безумным видом оглянулся, словно желая немедленно защитить мать от палача, о котором она говорила. Герцогиня Немурская тоже поднялась, взяла его за руку и, вырвав оружие, воскликнула:

— Сын мой, спасайся сам! Спасай нас! Спасай святую веру! Поклянись на этом кинжале, который так похож на крест, что пойдешь походом на неверных, что покараешь еретика, имя которому Бурбон, и другого, имя которому…

— Продолжайте, матушка, — злобно взревел кардинал.

— Имя которому Валуа! — глухо проговорила мать семьи Гизов. — Поклянись, сын мой!

— Поклянитесь, брат мой!

— Клянусь! — ответил Меченый тоном, не оставлявшим сомнений в его решимости.

Все снова расселись по местам и, бледные, переглянулись. Только что была принесена клятва совершить убийство Генриха III Валуа, короля Франции.

— Осталось только разработать подробный план действий, — заметил успокоившийся кардинал де Гиз, который вновь сделался осмотрительным дипломатом.

Можно было подумать, что никто так и не осмелится нарушить тишину, воцарившуюся в кабинете. Майенн первым сделал жест, означавший: «Короче говоря, каким бы ни было решение, пора заканчивать». И спокойно проговорил:

— Прежде всего необходимо знать, как мы примемся за дело.

— Я беру это на себя, — со зловещей улыбкой произнесла герцогиня де Монпансье.

— Оставьте же в покое ваши ножницы, сестра! — пожал плечами герцог Майеннский, отчего стулья на которых он сидел, громко скрипнули. — Операция, предложенная нашей славной матушкой, кажется мне вполне осуществимой. Я даже добавлю, что не вижу другого выхода. Разумеется, необходимо, чтобы Валуа умер. Однако в этой игре тот, кто не убивает первым, наверняка будет убит сам. Поэтому я и спрашиваю, как мы возьмемся за это дело.

— Я беру это на себя, — настойчиво повторила прекрасная герцогиня.

Кардинал де Гиз обернулся в ее сторону:

— Боже мой, я не более, чем кто-либо другой, испытываю отвращение к удару кинжалом. Сен-Мегрену это прекрасно известно, не правда ли, Генрих? Но все-таки короля Франции, окруженного свитой и имеющего в своем распоряжении армию, не убивают, как простого дворянина, в темном ночном переулке…

— Я беру это на себя! — ответила герцогиня де Монпансье, и на этот раз вздрогнул даже сам Меченый.

— Еще одно, — вновь заговорил Майенн, не обращая внимания на сестру. — Предположим, что дело уже сделано. Валуа сражен, Валуа мертв, Валуа погребен. Но как будем при этом выглядеть мы, причем не только в глазах французов, но прежде всего в глазах соседей-королей?.. Они назовут нас убийцами, и будьте уверены, что Европа не позволит установить традицию, в соответствии с которой убийца восходит на трон убиенного. Так что Валуа должен убить не Гиз, а человек нам посторонний. Что вы скажете на это, матушка?

— Говори, Мария! — велела мать.

И прекрасная маленькая герцогиня, улыбающаяся фея с золотыми ножницами, встряхнув белокурыми локонами и надув розовые губки, проронила:

— Все, что сказал толстяк Майенн, истекает здравым смыслом, как он сам — жиром!

Майенн свирепо завращал глазами, поскольку его невозмутимость имела одно уязвимое место: герцог не любил,. когда насмехались над его брюхом.

— Да, мой толстячок Шарль, вы выстроили настоящую стену из превосходных доводов. Валуа и впрямь хорошо охраняют, поскольку наш дорогой и великий Генрих дал ему время создать себе армию. Нужно действовать наверняка, так как в противном случае на эшафоте, о котором вы, матушка, говорили так убедительно, что я до сих пор еще не могу совладать с дрожью, окажемся все мы. Однако же братец Шарль прав: удар должен нанести не Гиз. И я в который уже раз заявляю: исполнение плана я беру на себя!

— Объяснитесь, сестра! — воскликнул кардинал де Гиз.

— Это очень просто, — ответила Мария де Монпансье, — я знаю человека, который хочет убить Валуа! Хочет! Это значит, что все его мысли направлены на это. Его рука не ошибется. Его сердце не дрогнет.

— Так он ненавидит Валуа? — спросил Меченый.

— Он? Нет! Он просто любит! Любит женщину, которая ненавидит Валуа. Поэтому он преуспеет там, где был бы бессилен враг короля. Среди стольких рук, в которые мы могли бы вложить оружие, только его окажется верной, поскольку любовь делает его способным смотреть без страха в лицо самому Господу! Да что я говорю? Как раз Господь и вложил оружие в эту руку! Ангел Божий дал этому человеку кинжал, призванный убить Валуа!

Эти странные слова столь сильно поразили мужчин, что они казались объятыми ужасом. Одна только мать Гизов оставалась спокойной. Она произнесла:

— Продолжай, дочь моя!

— Этот человек, — по-прежнему улыбаясь продолжала Мария, — этот человек, которому Сам Господь вложил кинжал в руки, человек, который видел ангела, человек, которого пожирает огонь страсти, молится и ждет в одном монастыре. Он ждет, что к нему вновь вернется ангел и скажет: «Порази! Время пришло! Порази!»

Мария де Монпансье расхохоталась и добавила:

— К тому же, братья, у меня было достаточно времени, чтобы близко узнать этого ангела. Я могу позвать его, когда захочу. По моему знаку ангел найдет Жака Клемана, монаха-мстителя, и скажет ему: «Порази!», и Жак Клеман возьмется за кинжал.

— Жак Клеман! Монах! — глухо прошептал Генрих де Гиз. — А! Понимаю! Это тот человек, который однажды вечером, на Ситэ, в гостинице «Железный пресс»…

— Тсс, брат! — прошептала Мария, которая даже не дала себе труда покраснеть при воспоминании о той оргии. — Тсс! Не будем воскрешать эти тайны!

— И вы говорите, что этот человек готов на все?

— Священный кинжал, который доверил ему ангел, не покидает более его пояса.

— И вы говорите, что он не станет колебаться?

— Не более чем молния!

Меченый на мгновение задумался. Не то чтобы он все еще испытывал какие-то сомнения, но, может быть, он предпочел бы сделать все сам. Может быть, его гордость возмущалась при мысли, что ему будет помогать некий безвестный монах.

— Так что? — спросила Мария де Монпансье, — должна ли я призвать ангела?