Мишель Зевако - Принцесса из рода Борджиа

Монах поклонился и вышел, сложив руки на груди и надвинув на глаза капюшон. Длинными пустынными коридорами он вернулся в свою келью. Едва он покинул настоятеля, который немедленно поднялся с кресла, как дверь кабинета открылась и вошла женщина, закутанная в темный плащ. Это была герцогиня де Монпансье.

— Вы слышали? — спросил Бургинь.

— Да, — ответила герцогиня со вздохом, — этот бедный юноша очень боится греха… Впрочем, — закончила она с улыбкой, — грех предстал перед ним не в самом страшном обличье.

— Ах, сударыня, — сказал настоятель, тоже вздохнув, — разве нечистый не искушает и мою плоть? Но приходится идти на все, — добавил он тоном, более соответствующим его сану, — чтобы спасти нашу святую Церковь!

Между тем Жак Клеман вошел в свою келью, дверь которой, согласно правилу, оставил открытой. Он встал на колени, поднял взгляд на висящее на стене распятие и начал молиться. Однако вскоре он в глубоком отчаянии опустил голову и закрыл глаза.

— Господи, прости мой грех! — прошептал он. — Даже во время молитвы перед моими глазами витает ее образ. Господи, Господи, смилуйся над Своим смиренным рабом…

Он коснулся лбом плит пола и замер.

Так он простоял до вечерней службы. Услышав колокол, созывающий на молитву, он поднялся с колен, вышел из кельи и направился в часовню.

Часовня, слабо освещенная свечами, понемногу заполнялась. Каждый монах занимал место согласно своему положению в монастырской иерархии.

— Помолимся! — воскликнул настоятель. — Братья мои, помолимся за то, чтобы план одной могущественной принцессы, благоугодный нашей Церкви, увенчался полным успехом.

Монахи зашептались, затем в часовне вновь воцарилось молчание.

— Помолимся! — снова воскликнул настоятель. — Братья мои, помолимся за спасение души нашего брата, устоявшего перед искушением. Исповедайся, брат мой!

Жак Клеман поднялся со скамьи, вышел вперед, преклонил колена и сказал:

— Братья мои, я согрешил тем, что проник в гибельное место и услаждал там свой взор нечистыми видениями.

В часовне стояла мертвая тишина. Братья пристально смотрели на Клемана. Жак задрожал. Он находил какое-то мучительное наслаждение в этой исповеди.

— Братья мои, — произнес Жак, — я согрешил тем, что созерцал непристойные картины, которые смутили мою душу.

— Помолимся! Помолимся! — призвал Бургинь.

— Братья мои, я согрешил тем, что сидел за роскошным столом и вкушал скоромную пищу — жареных кур, сладости. И самое ужасное, братья, что я не устоял перед пирогом с олениной. Каждый кусок этого пирога огнем жег мое горло…

— Помолимся! Помолимся! — проговорил Бургинь, сглотнув слюну.

Монахи, которым приходилось довольствоваться одной вареной фасолью, живо представили себе этот ароматный и сочный пирог.

— Я пил вино, — продолжал Жак Клеман. — Дьявольский напиток, обладавший необыкновенным вкусом и запахом; сладостное тепло разливалось от него по всему телу. После двенадцатого стакана, братья мои, разум мой помутился.

В этот момент настоятель, сам того не замечая, прищелкнул языком, но тотчас спохватился:

— Помолимся! Помолимся! — воскликнул он сдавленным голосом.

Жак Клеман ударил себя в грудь.

— Братья мои, — сказал он, — мне осталось признаться в самом страшном прегрешении.

В часовне вновь воцарилась напряженная тишина. Публичные исповеди смущали души монахов, но Бургинь твердо стоял на своем и не желал отказываться от этого обычая.

— В этом гибельном месте, — продолжил Жак Клеман, — я видел женщин, братья мои… но не таких женщин, каких мы видим в церкви или на улице. Это были настоящие исчадия ада; их лица были скрыты под масками, зато тела — едва прикрыты одеждой, братья мои.

Монахи затаили дыхание.

— Одна из этих богомерзких женщин, — продолжал кающийся грешник, — обняла меня и начала ласкать, но я удержался на краю пропасти, я смог устоять, братья мои!

— Помолимся! Помолимся! Помолимся! — вскричал настоятель, бросая растерянный взгляд на налившиеся кровью лица монахов.

Бургинь даже возвысил голос, дабы помочь братии спасти душу от гибели.

— Каждый из вас этой ночью пусть семь раз прочтет «Отче наш» и один раз — покаянный псалом. Ради этого, братья мои, вы будете освобождены от ночных бдений. Итак, ступайте каждый в свою келью! Что касается брата Клемана, то мы ему уже назначили наказание. Завтра он вновь покается, а пока мы разрешаем ему остаться в одиночестве в часовне, чтобы как следует подумать о совершенном грехе и молить Господа нашего о прощении.

— Аминь! — произнесли монахи.

Братья чинно покинули часовню: руки скрещены на груди, головы опущены. Последним вышел настоятель. Ризничий погасил свечи, и теперь часовню освещал лишь один светильник, подвешенный на длинных цепях высоко под потолком.

Жак Клеман, упав на колени перед алтарем, начал было молиться. Но в его памяти вновь и вновь всплывала сцена в доме Фаусты, всплывал образ женщины, который он тщетно пытался прогнать. Это был образ герцогини де Монпансье.

— Господи, — прошептал молодой человек, — я делал все, что мог: я публично исповедался и покаялся, я соблюдал пост и читал молитвы — но все напрасно. Я сгораю от любви. Господи, сжалься надо мной!

Он уткнулся лбом в каменные плиты пола… Но по-прежнему образ смеющейся Марии стоял перед его глазами; он чувствовал на губах жар ее поцелуев.

Погрузившись в свои мечты, Жак потерял представление о том, где находится.

Вдруг он очнулся, до его сознания дошло, что он один, ночью, в часовне… Его охватил страх. Часы начали бить полночь. Дрожа, он считал удары:

— Девять!.. Десять!.. Одиннадцать!.. Двенадцать!..

С двенадцатым ударом в глубине часовни вспыхнул странный свет. Волосы зашевелились на голове Клемана, крик ужаса вырвался из его груди — он увидел, как медленно отворилась дверь крипты и оттуда вышла прекрасная молодая женщина в ослепительно белых одеждах, с распущенными по плечам золотыми волосами. В руке она держала кинжал.

Жак Клеман, убежденный, что удостоился лицезреть чудо, молитвенно сложил руки… Он видел перед собой Марию де Монпансье! Ту, кому он поклонялся!

Женщина стояла неподвижно и смотрела на монаха с чарующей улыбкой. Прошло несколько секунд, и Жак понемногу начал приходить в себя.

— Кто ты? — спросил он прерывающимся голосом. — Ты образ той, кого я люблю? Ты богиня или порождение преисподней?

Женщина заговорила. Нежным голосом она произнесла:

— Успокойся, Жак Клеман… Я не порождение преисподней… и вот доказательство тому!

Женщина-призрак погрузила руку в сосуд со святой водой.

— Кто же ты тогда? — воскликнул монах.

— Но я и не богиня… Я — один из воздушных духов, кого Господь посылает к тем людям, которых Он избрал для исполнения Своей воли… я тот, кого вы на земле называете ангелами…