Виктор Поротников - Кровавое Крещение «огнем и мечом»

— Неужто твой брат полагает, что вера Христова до Чернигова не доберется?

— Русь велика, всю ее не осенить зараз крестом, — с многозначительным видом проговорил Слуда.

Среди греческих священников, прибывших вместе с Владимиром на Русь, один достоин особого упоминания. Это монах Иоаким, приехавший из Корсуня. На Руси его прозвали Акимом Корсунянином. Этот любознательный священник оставил описание событий, связанных с крещением Киева и других русских городов. Впоследствии труд Иоакима был переведен с греческого языка на русский уже при потомках Владимира Святославича. Эта самая древняя летопись так и называется — Иоакимовская.

Владимир, крестив киевлян, повелел Добрыне и тысяцкому Путяте выступить с войском к Новгороду, чтобы крестить его жителей, применив силу, если понадобится. Акиму Корсунянину тоже предстояло отправиться в Новгород, дабы стать тамошним епископом. Воинство Добрыни и Путяты, погрузившись на ладьи, двинулось вверх по Днепру.

По пути Добрыня и Путята низвергли языческих идолов в Любече и Орше, принудив тамошних жителей принять веру Христову.

От Орши было совсем недалеко до Смоленска, где народ поднялся скопом, не желая принимать христианскую веру. Беглецы-язычники, прибежавшие в Смоленск из Орши, убедили смолян взяться за оружие. Дружина Добрыни и Путяты обнаружила ворота Смоленска запертыми.

— Проваливайте отсель со своими священниками-греками! — кричали смоляне с городской стены. — Не надобен нам бог христианский, нам и с дедовскими богами хорошо живется!

— Ладно, живите и дальше с дедовскими богами, а мы пойдем в Новгород, — прокричал Добрыня, постучавшись в дубовые ворота Смоленска.

На глазах у смолян, толпившихся на стенах и башнях, киевская дружина взошла на суда и отчалила от берега. Тяжелые насады, подгоняемые взмахами длинных весел, двинулись вверх по Днепру к устью реки Кмость, по которой можно было добраться до переволоки в реку Ловать, впадавшую в Ильмень-озеро. Скрывшись за изгибом днепровского берега, ладьи киевлян встали на мелководье у поросшей лесом косы.

Добрыня знал, что ныне у язычников отмечается праздник Спожинки в честь окончания жатвы. На этом торжестве приносятся жертвы Велесу и Мокоши в виде молока и сжатых колосьев. Торжества непременно заканчиваются пиром, игрищами и хороводами. Покуда в Смоленске шло веселье, дружина киевлян сидела в укрытии, дожидаясь наступления темноты.

В полночь ладьи киевлян, скользя вниз по течению, словно черные длинные тени, вернулись к спящему Смоленску. Ворота города были заперты, однако стража крепко спала в хмельном угаре. Несколько киевлян по лестницам взобрались на стену, проникли в город и отворили ворота. Вступив в Смоленск, Добрыня и Путята первым делом взяли под стражу языческих жрецов и их рьяных сторонников из числа местных бояр.

На рассвете в Смоленске заполыхали костры, на которых киевляне сжигали деревянные кумиры языческих богов. В городе слышались плач и стенания женщин. Мрачно опустив головы, толпы смолян шли к Днепру, подталкиваемые дружинниками Добрыни и Путяты. На речном берегу стояли греческие священники во главе с Акимом Корсунянином с крестами и священными книгами в руках. Обряд крещения проходил в спешке и сумятице, многих смолян воинам Добрыни приходилось силой сталкивать в воду. Дабы самые ловкие из смолян не уплыли на другой берег Днепра, Путята повелел оградить место прибрежной святой купели лодками, в которых находились киевские ратники. И все же многим смолянам удалось избежать крещения, бежав в лес и на речные острова.

Уходя из Смоленска, Добрыня и Путята оставили здесь большой отряд киевлян под началом Бокши Одноглазого. Вместе с Бокшей остался греческий пресвитер Мирон, которому предстояло выбрать место для строительства деревянной церкви и продолжить крещение смолян.

— Как же Владимир все-таки принудил корсунян к сдаче? — спросил Добрыня, подкладывая в пылающий костер сухой валежник. — Неужто подкоп под стену велел проложить мой племянник?

Путята, отвечая на вопросы Добрыни, усмехнулся.

— Пытался Владимир прорыть подземный ход в осажденный Корсунь, токмо ничего из этого не вышло, — сказал он, отгоняя от себя назойливых комаров. — Корсуняне живо прознали об этом, прокопали под стеной встречный лаз и наложили туда углей и ядовитой серы. Угли шаяли, растопляя серу, которая выделяла удушливые испарения. Этим зловонным угарным дымом заполнило весь подземный коридор, от него едва не померло два десятка наших ратников, спустившихся под землю.

Гридень Сигвальд, помешивая кашу в котле, висящем над костром, тоже с интересом внимал тысяцкому Путяте. Сигвальду, как и Добрыне, не довелось поучаствовать в походе на Корсунь.

— Неудача с подкопом не обескуражила Владимира, — продолжил Путята, усаживаясь поудобнее на днище перевернутого деревянного ведра. — Владимир вскоре применил новую хитрость, повелев всему войску носить землю к стене Корсуня. Это продолжалось много дней. Ратники таскали землю в мешках, в ведрах, в носилках и на щитах. Постепенно возле стены образовался земляной холм высотой почти в пять саженей. Задумка Владимира состояла в том, чтобы по этой земляной насыпи наше войско смогло подняться на крепостную стену Корсуня. Все так бы и случилось, кабы не ушлые корсуняне. — У Путяты вырвался досадливый жест. — Сообразив, чем грозит им сия хитрость Владимира, греки сделали подкоп под стену и по ночам стали вытаскивать землю из насыпи, ссыпая ее внутри города. Наши ратники за день наращивали земляной холм, трудясь в поте лица, а ночью эта насыпь вновь уменьшалась благодаря стараниям греков. Продолжалось все это два месяца, пока не начались дожди и холода.

— Говорил я Владимиру, что воевать с ромеями — это не вятичей по лесам гонять, — обронил Добрыня, вороша палкой раскаленные головни. — Что же дальше было, друг Путята?

— На восьмой месяц осады со стены Корсуня в наш стан прилетела стрела с запиской на клочке бумаги, — промолвил Путята. — В той записке было сказано, где под землей проходят трубы, по которым в Корсунь поступает питьевая вода из подземных источников. Владимиру надлежало перекопать эти трубы, чтобы оставить корсунян без воды. Владимир так и сделал. И через неделю Корсунь открыл ворота.

— Кто же пустил стрелу со стены? — поинтересовался Сигвальд. — Неужели среди корсунян были русичи?

— Нет, русичей в Корсуне не было, — сказал Путята. — Стрелу выпустил грек Анастас, муж хитрый и корыстный, пожелавший таким образом заслужить милость Владимира. Анастас добился своего, Владимир щедро наградил его, сделал своим мечником и взял с собой в Киев.