Виктор Поротников - Кровавое Крещение «огнем и мечом»

— Так вот отчего этот ромей все время крутится подле Владимира! — усмехнулся Добрыня. — А я-то все никак не могу взять в толк, почто мой племянник так благоволит к этому Анастасу.

От реки веяло сыростью и прохладой. В просветах между стройными могучими соснами алело закатное небо. Сгрудившиеся на мелководье насады с высокими драконьими головами на носу напоминали большую стаю задремавших гусей.

Киевляне стояли станом на низком берегу реки Каспли, являвшейся важным звеном в великом торговом пути из варяг в греки. Вытекая из лесного Касплинского озера, река Каспля впадает в Двину, двигаясь вверх по которой можно добраться до волока, за которым расположены верховья небольших рек Полы и Сережи. Если идти вниз по течению Полы, то вскоре впереди откроется огромное Ильмень-озеро. Если направиться по течению Сережи, то можно попасть в стремительную реку Ловать, которая тоже впадает в озеро Ильмень. Этим путем вот уже больше ста лет ходят караваны торговых судов с севера на юг и обратно.

На зеленом лугу в сгущавшихся сумерках белеют палатки и льняные рубахи дружинников, суетившихся возле потрескивающих костров. Влажный теплый воздух был пропитан запахами камыша и дыма.

Добрыня по своей привычке обошел караулы, расставленные вокруг стана. Когда он вернулся обратно к костру, то Сигвальд сказал ему, что каша сварилась.

— Можно доставать ложки, — промолвил варяг, снимая черный от копоти котел с палки, закрепленной над кострищем на двух суковатых рогатках, воткнутых в землю.

— А где инок Аким? — Добрыня завертел головой по сторонам. — Надо и его позвать к трапезе.

— В палатке он сидит, все что-то пишет на бумажном свитке, — проговорил Путята, роясь в походном мешке в поисках ложки. — Мы еще до Новгорода не добрались, а Аким уже почти весь свиток исписал. Чего он там строчит, все едино греческие письмена на Руси почти никто не разумеет.

— Дай срок, друже, — сказал Добрыня, усаживаясь возле горячего котла с гречневой кашей. — И на Руси будет много грамотеев, как и в Царьграде. Дай срок!

Сигвальд заглянул в палатку, где горел масляный светильник, установленный на пузатом бочонке. Рядом на низкой скамеечке притулился молодой монах Аким, который пробегал глазами узкий бумажный свиток, покрытый ровными строчками греческих письмен, выведенных чернилами. На бочонке подле светильника стояла медная чернильница с воткнутым в нее гусиным пером. На бледном лице Акима с тонким благородным носом, низкими бровями и большими светлыми глазами застыло выражение сосредоточенной задумчивости. Небольшая бородка и длинные волосы, перехваченные на лбу повязкой, придавали ему облик умудренного жизнью аскета.

Сигвальд, владеющий греческим языком, окликнул Акима, позвав его на ужин к костру.

— Да, да, уже иду! — закивал Аким, вновь берясь за перо. — Вот допишу сей эпизод и сяду трапезничать.

— О чем хоть твоя летопись, друже? — осторожно поинтересовался Сигвальд, глядя на то, как перо в руке монаха быстро и уверенно выписывает на бумаге строку за строкой.

— О великом почине пишу, — не глядя на Сигвальда, ответил Аким, макая перо в чернила и продолжая выводить буквы и слова. — О снисхождении на Русь светоча истинной веры и учения апостольского, низвергнувших темную власть бесов и языческих идолов.

Отголоски массового крещения киевлян докатились до Новгорода вместе со здешними купцами, пришедшими домой мимо Киева днепровским речным путем. Бояре и купцы новгородские решили было, мол, чудачит князь Владимир по молодости лет, с огнем играет, низвергая дедовских богов ради веры во Христа. Всерьез же в Новгороде никто не забеспокоился, ибо люд здешний полагал, что киевская знать скорее сгонит Владимира со стола княжеского, чем изменит вере в языческих богов.

И вот в Новгороде объявились Добрыня и Путята во главе дружины, которые собрались обращать здешний народ в веру христианскую по воле князя Владимира. Оказывается, князь Владимир не только трона не лишился, но сидит на нем крепче, нежели в былые годы.

По своему обыкновению, новгородцы собрались на вече, дабы обсудить волеизъявление князя Владимира, донесенное до них Добрыней и Путятой. Общее настроение новгородцев было таково: никто из них не желал добровольно креститься и отказываться от старых богов. Громче всех возмущался новгородский тысяцкий Угоняй.

Взобравшись на дощатое возвышение, Угоняй сорвал с головы соболью шапку и колотил себя кулаком в грудь, обращаясь к гудящей толпе:

— Братья новгородцы, что же это такое творится?! Разве ж доброе дело затеял князь Владимир, свергая дедовских богов в угоду ромеям и их богу христианскому! Неужто Владимир не понимает, что веру сменить — это не рубаху переодеть. Поднять руку на богов-пращуров — это все равно что разорить могилы наших предков! Нельзя идти на поводу у князя Владимира, братья! Лучше нам умереть, чем дать богов наших на поругание!

После тысяцкого слово взял посадник Ходислав, по прозвищу Соловей, за умение красиво говорить.

В своей длинной речи Ходислав обрушился не столько на Владимира, сколько на Добрыню, который, по его словам, «первейший плут и пройдоха».

— Вспомните, братья, сколько бед и напастей принес нам Добрыня, — возмущался Ходислав. — Вернувшись из-за моря с варяжской дружиной, Добрыня замыслил сместить с киевского стола Ярополка и посадить на его место своего племянника. В ту пору Владимир был еще юнец, за него все решал его дядя. Опираясь на варягов и новгородскую рать, Добрыня разбил-таки Ярополка и взгромоздил Владимира на киевский стол. После этого новгородцы еще три года сражались под стягами Владимира, покоряя соседние племена, вышедшие из-под власти Киева. Через какое-то время Добрыня опять заявился в Новгород, собираясь воевать с вятичами. Бояре новгородские снова пошли за Добрыней, а зря. Пусть бы сгинул Добрыня в приволжских лесах, без него и Владимир не долго бы просидел на столе киевском. — Посадник сделал паузу, оглядывая раскинувшееся перед ним море людских голов. — И вот, братья новгородцы, в благодарность за ваш ратный труд князь Владимир ныне устами Добрыни повелевает вам отказаться от дедовских богов и принять веру Христову. Как говорится, милость князя велика, да не стоит и лыка.

Вече поддержало посадника одобрительным шумом.

Рассерженный Добрыня, растолкав мужей новгородских, выскочил на возвышение. Сняв с головы красную парчовую шапку, Добрыня поклонился народу в пояс.

— Братья новгородцы, — заговорил он, — не заслужил я ваших укоров и оскорблений. Попрекая меня в излишнем честолюбии, такие, как Ходислав, забывают, что я всегда радел о Новгороде. Что творилось у вас, когда сюда прибыли дружинники Ярополка во главе с Рагнфредом, внуком Свенельда. Иль вы забыли о грабежах и насилиях, творимых людьми Ярополка? После победы Владимира над Ярополком Новгород был освобожден от всех податей. Владимир узаконил все вольности новгородцев. Почто об этом никто из вас не вспоминает? — Площадь, забитая людьми, притихла, внимая Добрыне. — Меня упрекают, что я сманил новгородцев на войну с вятичами, которая, по сути дела, завершилась ничем. А о том, что я покорил мерю и многие чудские племена, которые теперь платят дань Новгороду, опять же, никто не вспоминает.