Виктор Поротников - Куликовская битва

Едва курень сына Мамая поставил на отведенном ему месте свои юрты, а слуги отогнали выпряженных из телег мулов и лошадей к речному берегу на водопой, как по всему становищу разлетелась весть – убит Челубей!

Салджидай сидел у костра, раскаляя на огне металлические клейма, которыми в кочевых племенах метят скот и лошадей. Он собирался заклеймить тавром своего рода Настасью, которая лежала тут же на траве голая, связанная по рукам и ногам.

– Я научу тебя покорности, мерзкая тварь! – злобно приговаривал Салджидай, обращаясь к Настасье. – Я заклеймлю тебя, как объезженную кобылицу. Одно тавро я поставлю тебе на лбу, другое на спине. Пусть все видят, чья ты рабыня!

Лейла и Галима, собиравшие и подносившие хворост для костра, старались не поднимать глаз, чтобы не рассердить Салджидая. Обеих трясло от одного вида металлических клейм на длинных тонких рукоятках, разложенных Салджидаем над огнем.

Внезапно завыли боевые трубы.

Из большого белого шатра вышел Мамай в панцире и шлеме, с красным плащом на плечах, с саблей на поясе. Большая свита Мамая уже стояла возле лошадей, готовая вскочить верхом и следовать за своим повелителем на битву.

Слуги подвели к Мамаю белого арабского скакуна, укрытого попоной, расшитой золотыми нитками, с золотой бахромой.

Мамай сунул было ногу в стремя, но, увидев сына, сидящего у костра, он решительно направился к нему.

– Салджидай, ты разве не слышал сигнал к сражению? – недовольно промолвил Мамай. – В сече с русами пал эмир Челубей. Все наши тумены выступают на битву, а ты все развлекаешься с рабынями! Тебе не стыдно, сын мой?

– Отец, я догоню тебя, – смутился Салджидай. – Мои кони уже оседланы. Мои нукеры готовы биться с русами.

– Иди, облачайся в панцирь. Живее! – прикрикнул на сына Мамай. – Ты пойдешь в сражение не позади меня, а передо мной. Не позорь меня перед моими эмирами, Салджидай!

Салджидай подчинился своему грозному отцу. Он удалился в юрту и вскоре вышел оттуда уже в воинском облачении, с саблей при бедре, со щитом в руке. Прежде чем вскочить на коня, Салджидай повелел татаркам-служанкам развязать Настасью и не спускать с нее глаз.

– Я заклеймлю эту строптивицу после битвы с русами, – добавил Салджидай.

Во время стычки с татарами на Красном холме и при стремительном отходе русских дозорных к своему передовому полку в Прохора угодило три вражеских стрелы, еще четыре стрелы вонзились в его коня, который свалился на бок и издох всего в полусотне шагов от передней шеренги русского войска. Прохор на негнущихся ногах побрел к своим. Он лишь сейчас обнаружил, что ранен. Из пробитой стрелой щеки у него текла кровь. В правом плече торчала стрела, в бедре торчал обломок другой стрелы. Стиснув зубы, Прохор выдернул стрелы из ран.

Из всего отряда Семена Мелика уцелело меньше половины воинов.

Прохора, оставшегося без коня, какой-то бородатый басистый воевода в блестящем ребристом шлеме с бармицей определил в шеренгу пеших ратников в глубине строя.

– Видишь стяг, младень? – спросил воевода. – Будь подле него, защищай знаменосца от басурман.

Знаменосцем оказался монах, натянувший на себя кольчугу поверх грубой серой рясы. Шлем монаху был великоват и постоянно сползал ему на глаза. Монах был молод и долговяз, с куцей рыжеватой бородкой, со множеством веснушек на лице. Он сказал Прохору, что его зовут Галактионом и родом он из Можайска, что в московское ополчение его привел долг христианина, не желающего оставаться в стороне в пору всенародного противостояния Орде.

– А ты откуда будешь, человече? – обратился монах к Прохору.

– Из-под Серпухова, – ответил Прохор, назвав монаху свое имя.

Чтобы не держать тяжелый стяг на весу, Галактион воткнул древко стяга в землю и стоял, обхватив его обеими руками. Потянувший с юго-востока свежий ветер колыхал длинные треугольные хвосты боевого знамени, алевшие благородным пурпуром. Это был стяг московского пешего городового полка. На темно-красном полотнище стяга виднелась фигура черного всадника, поражающего копьем дракона.

Неподалеку виднелся темно-багровый стяг тарусского пешего полка с ликом Иоанна Предтечи, а чуть подальше, на левом фланге, колыхались на ветру красно-желтые штандарты друцких князей. На правом крыле русского воинства над шеломами конных дружинников гордо вздымался красно-черный стяг тарусского князя с изображением архангела Михаила.

Долгой беседы у Прохора с монахом Галактионом не получилось.

Густые потоки татарской конницы, переливаясь через пологую вершину Красного холма, устремлялись вниз, в долину, где уже изготовился к сече сторожевой русский полк под началом тарусского князя Ивана Константиновича и друцких князей, братьев Дмитрия и Владимира Александровичей.

Ордынская конница, развернувшись широкой лавой, остановилась в одном перестреле от русского войска. Татары, по своему обыкновению, сохраняли большие интервалы между конными сотнями, поэтому из рядов русской рати конная татарская орда казалась огромной черной тучей, спустившейся с высоты Красного холма и растекшейся у его западной подошвы.

Прохор видел, как из скопища конных татар выехал воин на вороном коне, с блестящим круглым щитом, вызывая на поединок смельчака с русской стороны.

В русских шеренгах наступило некоторое замешательство, тягостное, стыдное, какое всегда бывает, когда не находится того, кто посмел бы принять вызов, ответить по достоинству за всех. Сотники и воеводы шныряли между рядами, выискивая храбреца для поединка. До Прохора долетали обрывки фраз издалека: «Да уж мне-то куда?.. Осрамлю и себя, и воинство наше… Нет, и не проси!.. А мне и подавно сие не по силам, воевода. Вон, к нему обращайся!..»

Наконец, радостный облегченный говор прошелестел по воинским шеренгам. Качнулись ряды длинных копий, образуя проход одному-единственному коннику, который не спеша направлял своего гнедого скакуна из тесноты боевого строя на степной простор. Из-за частоколов копий Прохор даже не смог толком разглядеть этого витязя в блестящем шлеме.

– Пересвет!.. Пересвет… свет… свет… – пронеслось среди ратников, будто листва зашуршала под дыханием ветра. Это имя передавалось по всем шеренгам, через весь русский строй, от одного до другого фланга.

Немного отъехав от передовой русской шеренги, Пересвет оглянулся, отыскал глазами образ Богородицы на священной хоругви, переданной в войско из обители Сергия Радонежского, и поклонился. Затем Пересвет отвернулся, выровнял на весу склоненное копье и пустил коня вскачь.

С другого края поля ему навстречу уже летел ордынец.