Гэри Дженнингс - Хищник. Том 1. Воин без имени

Он ледяным тоном оборвал меня:

— Да простит меня ваша светлость, но я не какой-то там заурядный coquus, который покупает продукты для своей стряпни у рыночных торговцев. Я хозяйский obsonator [180] Поставщик съестных припасов ( лат. ). . Я приобретаю продукты только у самых лучших поставщиков и готовлю исключительно деликатесы.

Оказалось, что такие слуги не расстаются со своими титулами даже после смерти. На легионерском кладбище в крепости я обнаружил надгробие некоего Трифона, который, соглас но надписи на камне, был tabularius [181] Хранитель табличек ( лат. ). легата Балбуриуса. Чуть ниже о нем было написано также как о pariator [182] Плательщик долгов ( лат. ). : полагаю, самая лучшая эпитафия, которую только он сам себе мог пожелать. Это означало, что после смерти Трифона все его записи, где отмечались доходы и расходы, были признаны правильными и безупречными.

Едва ли мне надо напоминать читателям, что я не мог похвастать ни одним из достоинств, которые, как я уже сказал, были необходимы, чтобы вас приняли в высшем обществе Виндобоны. Я не принадлежал вообще ни к одной семье, а уж тем более к старинному семейству с выдающейся родословной.

Я не имел земельных владений и не был даже мелким торговцем. Я ни разу не участвовал в войне, я не достиг особых высот в изучении наук или на службе во благо империи, я вообще абсолютно ничем не выделялся. Один-единственный «слуга», которого кто-либо видел прислуживающим мне, давно уехал. У меня водились кое-какие деньги, но даже с большой натяжкой богатым меня назвать было нельзя. Единственным достоинством, которым я обладал, была смелость, и, честно говоря, я не переставал удивляться тому, как она продолжала служить мне.

Все называли меня именем, которое придумал Тиуда: Торнарекс (или, чаще, Торнарикус), почему-то заключив, будто я отношусь к некоему знатному готскому роду. Когда во время разговора подворачивался случай, я всегда бросал мимоходом упоминание о «моих поместьях»: это убеждало собеседников, что у меня есть где-то земельные владения. Префект Маециус, как вы помните, однажды заявил, что я командую какими-то секретными агентами, а потому владею особыми знаниями обо всем, что происходит в империи. Эта выдумка широко распространилась, а случайное совпадение (буквально вслед за этим последовало извержение Везувия) подарило мне совершенно незаслуженную славу: все решили, что я обладаю особым даром предвидения. Таким образом, я снискал уважение, какого в любом другом случае не смог бы добиться. Поскольку у меня было достаточно денег, чтобы хорошо одеваться и жить в лучшем deversorium города, а также чтобы поить молодых людей, когда бы мы с ними ни развлекались в таверне, и поскольку я не жаловался, подобно многим по-настоящему богатым людям, на дороговизну и налоги, то все считали, что денег у меня гораздо больше, чем их было в действительности. Но самое главное, я был молод, холост, бездетен и, как мне говорили, хорош фигурой и лицом.

С другой стороны, когда я еще только затеял этот грандиозный обман, у меня все-таки имелось одно — хотя и незаметное на первый взгляд — преимущество. Я был лучше образован, чем даже сыновья таких знатных особ, как Маециус и Саннья. А за время своих путешествий я научился хорошо держаться и прилично вести себя в обществе. Теперь же в Виндобоне, на обедах и других встречах, я заботился о том, чтобы подражать манерам старших, и продолжал совершенствовать свои манеры. Я научился разбавлять вино водой и приправлять его корицей и кассией, а затем пить эту гадость, не морщась и не произнося богохульств, подобно Вайрду. Я научился с презрением относиться к простолюдинам — как к плебеям, «толпе». Я научился стучать в двери на римский манер: пробковой мягкой подошвой, вместо того чтобы делать это костяшками пальцев. Должен признаться, что мне частенько приходилось стучать в закрытые двери и проделывать это весьма учтиво.

Девушки и женщины из знатных семей, подобно мужчинам, также ни разу не заподозрили во мне самозванца. Женщин — пожилых дам, матрон и юных девушек — особенно заинтриговал приписываемый мне дар предвидения. По крайней мере, они пользовались малейшей возможностью, чтобы познакомиться со мной, быть представленными мне, вовлечь меня в разговор. Задолго до этого я обнаружил очередное свойство своего характера, о котором у меня не было причины узнать прежде. Я с удивлением заметил, что мне гораздо легче подружиться с женщинами, чем большинству других мужчин. Я не имею в виду флирт или даже любовную связь; я говорю о дружбе, которая, бывало, потом действительно переходила в романтические отношения. Со временем я понял, почему в этом отношении оказался удачливей других мужчин. Все очень просто: дело в том, что мужчины и женщины смотрят друг на друга по-разному.

Наш мир устроен так, что мужчины не только занимают доминирующее положение по отношению к женщинам, но и считают себя стоящими неизмеримо выше их. Именно поэтому для обычных мужчин вполне естественно считать, что женщины созданы исключительно для их удобства. И потому любой нормальный мужчина — хотя сам он может быть уродом, стариком, невеждой, глупцом, нищим, калекой — полагает, будто любая женщина доступна ему, если только он этого захочет. Даже если она знатная женщина, а он всего лишь tetzte — раб раба, мужчина все равно убежден, что стоит ему захотеть — и он сможет посвататься или завоевать ее, а то и просто похитить и изнасиловать исключительно на том лишь основании, что он принадлежит к сильному полу, а она — к слабому. Ну, мне вообще-то тоже внушали, что подобные взгляды считаются правильными: так уж заведено в мире. Я по своей природе был наполовину мужчиной и прожил бо́льшую часть своей жизни как мужчина и среди мужчин. Теперь, став взрослым, я, разумеется, был не против того, чтобы завлечь красивую девушку или женщину из желания обладать ею. Но, с другой стороны, я не мог относиться к женщинам как к существам низшим и подчиненным, потому что и сам был частично одной из них. Даже изображая мужчину, в то время, когда я вел себя и думал, как другие мужчины, когда я ощущал себя таким же мужественным, как они, занимаясь чисто мужским делом — охотой, женская половина моей сущности все равно давала о себе знать.

Другие женщины, большинство из которых я узнал к этому времени, были жалкими крестьянками, или донельзя запуганными монашками, исключая нескольких знатных дам (сбившуюся с пути истинного сестру Дейдамию, отважную госпожу Плацидию и на редкость смышленую малышку Ливию), или порочными мегерами, как Domina Этерия и clarissima Робея. Но теперь, в Виндобоне, я общался с женщинами из хороших семей, достаточно дерзкими и свободными, умными и образованными — кое-кто из них даже умел читать и писать. Таким образом, у меня теперь появилась возможность наблюдать за женщинами, дух которых не был сломлен тяготами нищей жизни или религиозностью и которых богатство и праздность не превратили в бездельниц и самодурок. Я понял, что их мысли и чувства были совершенно такими же, как и мои собственные, когда моя женская суть заявляла о себе.