Гэри Дженнингс - Хищник. Том 1. Воин без имени

— Вах! Любой, кто захочет грязную девчонку, может заполучить ее за одну сотую стоимости харизматика. Вы, невоспитанные дети, ступайте и хорошенько умойтесь.

Мальчики отдали мне обратно украшения и послушно поспешили прочь. Я вошел в свою комнату, чтобы убрать вещи и еще раз прополоскать ножны. Сириец последовал за мной, причитая:

— Ashtaret! Я болен, я устал от того, что со мной обращаются как с торговцем шлюхами, тогда как я уважаемый негоциант и предлагаю чрезвычайно ценный товар.

Я вытянулся на своей постели и спросил, хотя на самом деле меня это не слишком интересовало:

— Кто такая эта Аштарет, к которой ты столь часто взываешь?

— Аштарет — могущественная и почитаемая богиня. Прежде у вавилонян она звалась Астартой, а до этого у финикийцев — Иштар.

— Не думаю, — сказал я сонно, но со злобой, — что захотел бы поклоняться богине, которую передавали по наследству два или три раза.

Он фыркнул:

— Нет ни одного бога, богини, святого или религии, прошлое которых оказалось бы безупречно, если его как следует изучить. Главная языческая богиня, Юнона, была рождена как Уни этрусками. Греческий Аполлон первоначально назывался у этрусков Аллу. — Сириец усмехнулся. — А теперь послушай, я расскажу об истинном происхождении твоего Господа Бога, поведаю тебе о Сатане и об Иисусе…

Не сомневаюсь, что он весьма подробно все изложил, и, возможно, это даже было правдой, но я ничего не услышал, поскольку уснул.

Я проснулся в темноте, в середине ночи, когда двое полупьяных воинов чуть ли не на руках втащили не подающего признаков жизни Вайрда в нашу комнату. Пошатываясь и бранясь, они нашли свободную кровать и взгромоздили на нее старика. Когда я спросил, встревожившись, что случилось с Вайрдом, они только рассмеялись и предложили мне наклониться и понюхать.

Когда воины ушли, я так и сделал — желая удостовериться, что он дышит, — и тут же отшатнулся. От винных паров у меня чуть не закружилась голова. Хотя я был рад, что проснулся, потому что мои ножны все еще лежали в лохани. Я достал их, высушил, как мог, затем положил между тюфяком и досками кровати и лег сверху, для того чтобы кожа не сморщилась и не изогнулась, когда высохнет, и немедленно снова уснул.

Когда я опять проснулся, было светло и стояло позднее утро. Вайрд уже встал и склонился над лоханью, время от времени опуская под воду голову. Я сначала удивился тому, что он не заметил розового цвета воды, разбавленной гуннской кровью. Но тут старик выпрямился, повернулся в мою сторону, и я увидел, что его глаза были намного красней, чем вода.

— Ох, vái, — пробормотал он, выжимая свою бороду. — Ну до чего же болит голова. Это огласское вино жестоко наказывает своих приверженцев. — И он забормотал что-то невразумительное.

Я усмехнулся и сказал:

— Возможно, завтрак приведет тебя в чувство. Пойдем-ка в столовую.

— Мертвецы не едят. Давай сначала сходим в термы и посмотрим — может, купание вернет меня к жизни.

Однако Вайрд ожил еще до того, как мы зашли в купальню, потому что в apodyterium мы встретили Пациуса. Он только что снял с себя доспехи: металл и кожа были сплошь в грязи, царапинах и пятнах засохшей крови. Сам Пациус выглядел уставшим и грязным, но тем не менее глаза его сияли и он улыбался.

— Акх, signifer, салют-салют! — сказал Вайрд. — Все прошло как надо?

— Все прошло хорошо, все закончилось, все сделано, — весело произнес Пациус. — Я буду тебе благодарен, если впредь ты станешь обращаться ко мне как центуриону, каковым я теперь являюсь.

Мы с Вайрдом оба произнесли одновременно:

— Gratulatio, centurio [105] Поздравляю, центурион ( лат. ). .

— Мы истребил и в лагере всех до одного дикарей, — сообщил Пациус. — Калидий сказал мне, что и колонна так называемых «троянцев» у реки Бирсус тоже одержала полную победу. Подлые твари больше не потревожат нас. По крайней мере, эта банда.

— Ну и?.. — Вайрд, который в это время тоже принялся раздеваться, ожидал продолжения.

— И, как вы наказывали, — сказал Пациус, теперь уже хмуро, — мы не повезли обратно останки Фабиуса и Плацидии. Мы похоронили их вместе с остальными, и я объяснил легату, что тела его сына и невестки уже были уничтожены, когда мы прибыли туда. Он не сможет похоронить их по римскому обычаю, но зато он не будет скорбеть еще больше, узнав, как умер Фабиус.

— Благодарю за хорошие известия, центурион, — сказал Вайрд. — Я отложил наш с Торном отъезд, желая услышать, что месть свершилась. Не то чтобы я сомневался в полном успехе твоих людей, Пациус. На самом деле я уже отметил его, пока дожидался известий. — Он снова осторожно пощупал свой лоб. — Теперь я отложу наш отъезд еще на некоторое время, пока полностью не приду в себя.

Я спросил Пациуса:

— А что с харизматиком Бекгой?

Он ответил равнодушно:

— Он тоже пал.

— От руки гуннов или римлян?

— От моей руки, — сказал он мне, а затем обратился к Вайрду: — Как ты и приказал, Виридус. Евнух не страдал, он умер мгновенно.

— Неужели Пациус сделал это по твоему приказу? — спросил я Вайрда. — Но ты же согласился, что Бекга всего лишь невинная жертва обстоятельств.

— Не так громко, мальчишка, — сказал Вайрд, морщась. — А ты забыл, что именно ты предложил эту жертву? Калидий никогда не простил бы нам, если бы мы позволили человеку, выдававшему себя за его внука, остаться в живых — возможно, чтобы когда-нибудь этим хвастаться. Это оскорбило бы гордость легата, тем более что этот самозванец был презренным харизматиком-прелюбодеем.

— Убить несчастного ребенка, чтобы утешить легата! — гневно произнес я. — Не кажется ли это тебе чрезмерной жестокостью по отношению к презренному Бекге?

— Это не было жестокостью! — рявкнул Вайрд и сам поморщился от своего крика. — Ты прекрасно знаешь, какая жизнь ждала бы его, останься он в живых. А теперь slaváith, и пошли-ка лучше в unctuarium.

Вынужденный признать, что Вайрд был прав, я послушно поплелся за ним в купальню. Именно я придумал коварный план, тем самым заставив Бекгу ступить на смертельный путь. Даже если только мужская половина меня совершила это, не следует сейчас потворствовать проявлениям женской скорби.

Вспомнив о своей двойственной природе, я утешился сознанием того, что мне, маннамави, было даровано огромное преимущество: мне нет нужды любить другого человека, какого бы то ни было пола, и не надо испытывать все мучения, через которые проходят влюбленные. Но была тут и другая сторона медали: если я невосприимчив к мучениям, которые сопровождают даже самую легкую влюбленность, мне придется научиться подавлять или по крайней мере игнорировать те разногласия и противоречия, что могут возникнуть между мужской и женской половинами моей натуры.