Уилбур Смит - Ассегай

В поисках выхода они метались взад-вперед, бросались на упрямо надвигающуюся живую стену, отскакивали и, поджав хвост, отступали. Наконец еще один, набравшись смелости, пошел на прорыв. Атакованный им морани вогнал ассегай в грудь зверю и так же, как его товарищ недавно, упал на спину, заслонившись щитом. На этот раз охотнику не повезло: лев ухватился передними лапами за края щита и отбросил его в сторону. Несчастный оказался полностью беззащитным в схватке с разъяренным хищником. Разорвав когтями грудь морани, лев разинул усеянную длинными зубами жуткую пасть… Череп захрустел, как перезрелый орех. Впрочем, и сам зверь почти сразу умер под ударами набросившихся на него товарищей погибшего.

Два оставшихся льва продержались недолго. Бросившись один задругам на стену воинов, они пали под градом верных ударов — щелкая клыками, скалясь, отмахиваясь лапами от стальных наконечников.

Братья погибшего положили его на щит, подняли на вытянутых руках и, распевая хвалебную песнь, понесли домой, в маньяту. Когда они проходили под холмом со зрителями, граф Мирбах приветственно вскинул сжатую в кулак руку. Морани в ответ разразились дикими воплями.

— Вот смерть, достойная мужчины, — с непривычной торжественностью заявил немец и погрузился в молчание.

Потрясенные случившейся на их глазах трагедией, все долго не могли произнести ни слова. Первым снова заговорил Отто:

— Вся этика охоты, которой я придерживался до сих пор, представляется мне теперь искусственной и лживой. Разве может называть себя настоящим охотником тот, кто не выходил против этого великолепного зверя, вооруженный одним лишь копьем? — Он повернулся в седле и посмотрел на Леона. — Это не просьба, Кортни. Это приказ. Найдите для меня льва. Взрослого, с черной гривой. Я сражусь с ним пеший. Без огнестрельного оружия. Один на один.

На ночь остались в маньяте Сонджа. Уснуть долго не удавалось из-за барабанов, отбивавших ритм по погибшему на охоте морани, стенаний женщин и воинственных песен мужчин.

Встали перед рассветом — и сразу в путь. Выглянувшее из-за восточного эскарпа Рифтовой долины солнце щедро плеснуло на край неба ярких золотых и алых красок, заставив путников жмуриться и моментально согрев озябшие члены. Величественный рассвет словно стал эпилогом к драматичному эпизоду с охотой, расшевелив застывшие было чувства, разогнав тучи, в тени которых увязло настроение, явив красоту окружающего мира и вызвав восторг перед мелочами, еще недавно казавшимися обыденными и малозначительными: бойко порхающим перед лошадьми зимородком с лазурной грудкой; гордым орлом, плавно реющим на раскинутых крыльях в облитом золотом небе; детенышем газели, тыкающимся мордочкой в материнские сосцы; ягненком, бесстрашно, с любопытством взирающим на людей большими, мягкими и слегка влажными глазами.

Оживилась даже долго молчавшая Ева.

— Посмотри, Отто! — весело воскликнула она, протягивая руку. — Посмотри на того зверька в траве. Он так смешно вертит головой! Как старичок, потерявший очки. Кто это?

И хотя обращалась Ева к графу, Леону показалось, что радостью этого чудесного момента ей хочется поделиться именно с ним.

— Это баджер, барсук-медоед, фрейлейн. С виду мягкий и безобидный, он на самом деле очень опасен. Медоед бесстрашен, отважен и невероятно силен. Его шкуре не страшны укусы пчелы, когти и клыки более крупных хищников. Сам лев обходит его стороной. Связываться с ним себе дороже.

Взгляд фиалковых глаз на мгновение остановился на нем, но уже в следующую секунду она мягко рассмеялась и повернулась к Отто:

— Он во всем напоминает тебя. Отныне я всегда буду мысленно называть тебя моим Баджером, барсуком-медоедом.

Кому были адресованы эти слова? Леон не знал. Он вообще не мог понять немку — слишком много в ней было загадочного и неоднозначного.

Ева вдруг пришпорила лошадь и, вырвавшись вперед, привстала на стременах.

— Посмотри на ту гору! — Она вытянула руку в сторону южного горизонта, над которым, словно разбуженная солнцем, поднялась вдруг гора со знакомой плоской вершиной. — Наверное, та самая, над которой мы пролетали. Там живет масайская провидица.

— Вы правы, фрейлейн. Это Лонсоньо, — подтвердил Леон.

— О, Отто, она так близко!

Граф усмехнулся:

— Близко для тебя, потому что ты хочешь там побывать. Для меня же — целый день в седле.

— Но ты обещал! — разочарованно вздохнула Ева.

— Обещал, — согласился фон Мирбах. — И от обещания не отказываюсь. Только не говорил, когда отвезу тебя туда.

— Так скажи. Скажи когда. Ну же, Отто.

— В любом случае не сейчас. Мне нужно срочно возвратиться в Найроби. Я и так пошел тебе навстречу. В Найроби у меня важные дела. Не забывай, я приехал в Африку не только ради удовольствия.

— Разумеется. — Она состроила недовольную гримаску. — У тебя всегда на первом месте дела.

— А разве иначе я мог бы позволить себе иметь рядом с собой такую женщину, как ты? — ухмыльнулся граф, и Леон отвернулся, чтобы не выдать своего возмущения неуместной и оскорбительной шуткой. Впрочем, Ева то ли не расслышала реплику, то ли пропустила ее мимо ушей, и немец продолжил: — Возможно, я еще куплю здесь участок. Страна богата ресурсами и привлекательна для инвестиций.

— А потом, когда со всеми делами будет покончено, ты ведь отвезешь меня на гору Лонсоньо? — упорствовала Ева.

— Какая ж ты настырная. — Граф развел руками. — Хорошо. Давай договоримся. Я отвезу тебя к этой ведьме после того, как убью своего льва.

Ее настроение снова переменилось. Только что беспечная и веселая, она как будто закрылась маской. Еще минуту назад Леону казалось, будто он вот-вот разглядит что-то под приподнявшейся вуалью, но Ева снова отступила, отгородилась стеной холодного безразличия.

Лошадям требовался отдых, и около полудня устроили привал в небольшой рощице на поросшем тростником берегу безымянной речушки. Через час, когда приготовились продолжить путь, Ева вдруг покачала головой и раздраженно воскликнула:

— У меня на правом стремени застежка защелкнулась!

— Кортни, посмотрите, что там, и исправьте, — распорядился граф. — И позаботьтесь, чтобы ничего подобного больше не случалось.

Бросив поводья Лойкоту, Леон быстро подошел к Еве. Она немного подвинулась, чтобы он мог взглянуть на стремя, но не ушла. От графа их скрывал круп лошади. Предохранительная собачка и вправду защелкнулась, хотя еще утром, в деревне, когда Леон проверял сбрую, все было в порядке. Он наклонился, и тут Ева вдруг дотронулась до его руки. Сердце как будто сорвалось в галоп. Похоже, Ева нарочно защелкнула застежку, чтобы на мгновение оказаться с ним наедине. Он взглянул на нее исподтишка. Она была так близко, что ее дыхание касалось его щеки. Леон не почувствовал аромата духов, но от нее веяло теплом и уютом, как от пушистого, напоенного молоком котенка. Их взгляды встретились, и он проник за прекрасную маску в глубину бездонных фиалковых глаз.