Маргарита Свидерская - Радуга Над Теокалли

«Ацтеки пришли воевать!»

— Да, мои граждане собрали требуемый выкуп.

— Вы доставите его к воротам города, — легкий кивок головой, еще раз, указывающий — кто теперь хозяин положения, и послы направились к выходу, в сопровождении охраны Кинич-Ахава. Только, когда затихли шаги незваных гостей в коридорах дворца, присутствующие оживленно стали обсуждать происшедшее. Никто не мог понять, почему халач-виник, так настаивающий на войне, вдруг, безропотно решил откупиться.

— Мы просчитали золото, зерно, которое принесли наши граждане и то, что в нашей сокровищнице. Всего достаточно, мы можем откупиться от ацтеков и прожить в мире некоторое время, пока не прибудут воины Кокомо, — пояснил всем свое решение Кинич-Ахава, когда возбуждение слегка улеглось.

— Напоминаю всем, кто еще не понял — ацтеки пришли воевать! А нам нужно время!

— Скажи нам, халач-виник, ты решил оплатить выкуп из своей казны. Похвально! Но сколько в ней осталось? — перекрывая благодарные фразы, летящие со всех сторон, с улыбкой, поднялся со своего места Халаке-Ахава. Гнетущая тишина и испуганные взгляды резко изменили настроение собравшихся. — Это я тебя спрашиваю, я — Халаке-Ахава! Так сколько ты оставил в своей казне?! Этот вопрос интересен всем. Если ты от радости не потерял память, то должен помнить, что урожая в этом году фактически не будет, а кормить неимущих граждан твоя прямая обязанность. Ты — правитель, ты и корми. Так есть у тебя, или у твоей молодой жены, а может быть у почтенного Копана, чем расплатиться за продукты?.. Да, а халач-виником тебя разве выбрали? Что-то не припомню…

— Халаке-Ахава, твои речи — прямая измена! Но я отвечу. У моей семьи есть средства. Что же касается моего правления, то, как только поправится халач-виник Копан, я уступлю ему его место! И не в это время мы должны ссориться и что-то выяснять!

— А если он не поправится?

— Значит, совет старейшин будет утверждать, кому править в Коацаоке! Но сейчас важно только одно — ацтеки пришли воевать! — боясь сорваться и потерять свое лицо, Кинич-Ахава решительным шагом направился к выходу.

Уичаа помедлила, но, обратив внимание, что голоса смолкают при ее приближении, поняла, что ей ничего не узнать, гордо удалилась в свои покои. Поведение Халаке-Ахава напугало Иш-Чель, она была удивлена тем, что муж не приказал схватить изменника. Но еще больше ее пугала правда — казна была почти пуста. Иш-Чель прошла в их покои. Кинич-Ахава сидел на циновке, скрестив ноги, и смотрел в огонь. Присев на корточки, Иш-Чель заглянула ему в глаза, в них была грусть, а иногда вспыхивала досада.

Кинич-Ахава был в отчаении. Его надежды и уверенность в полученной власти покачнулись. Реальной власти у него не было, и только он готов был встать на защиту города и отдать все свои силы, как недавно отдал все из казны, все что копилось и наживалось его отцом и предками. Его семья уже была разорена, а нищие не правят городами и народом! Если будет сделана проверка казны, то ему не удержать власти в городе, изменники не дадут ему и слова сказать. Что же делать?! Ведь только правитель помогает обычным горожанам, только он заботится об их благе. Но он и сделал то, что мог для простого люда — отдал казну для ацтеков, что бы была возможность потянуть время!

Нет, Кинич-Ахава не сомневался в правильности своих действий. Он пытался найти выход. Он не знал, что будет делать, когда уйдут ацтеки и придут войска Кокомо, которых он тоже должен будет кормить. А что будет, когда в себя прийдет Копан, явно тот не будет счастлив, узнав, что сын опустошил казну семьи. И никакие доводы его не убедят. Ведь был выход бежать в Майяпан, тем самым сохранить богатства семьи… Бежать? Какой бред… Стать изгнанником? Нет, для Кинич-Ахава это было неприемлемо, как и для многих горожан… В любом случае, он будет защищать город и своих людей, какую бы цену боги не запросили, он выполнит свой долг и обязательства, и никто не посмеет назвать его трусом. Он так решил.

— Почему ты не приказал его схватить? Его слова — прямая измена! — перебила его мысли Иш-Чель.

— Я не халач-виник. Я только его сын! У меня нет реальной власти! Халаке член Совета старейшин и мой родич по крови.

— Что же будет с нами? Он откуда-то знает, что казна пуста. У нас нет никакого имущества… Мы нищие, Кинич-Ахава! Что мы будем делать?

— Не волнуйся, я что-нибудь придумаю. Ложись отдыхать. Я хочу подумать. Завтра тяжелый день, — попытался отстраниться от жены Кинич-Ахава. Он придвинулся к жаровне и стал смотреть в огонь. Он так увлекся своими мыслями, что не заметил, как тихо уснула Иш-Чель, да и сам он спокойно погрузился в сон.

После совета послов расположили рядом с входом в город. Где, по обычаю майя, отводилось место для путешественников. Помещение для отдыха предоставил им зажиточный горожанин, желавший на всякий случай услужить ацтекам. Ведь по городу ходили разные слухи, а кто его знает, как дело обернется, и кто его гости… Поэтому хозяин, иногда, был слишком любезен. Он самостоятельно принес огромное блюдо с тушеным мясом и многочисленными горшочками с приправами; не забыл он предложить кукурузные лепешки, в которые было завернуто фасолевое пюре и кусочки сочной вареной рыбы. В глиняном кувшине с красным орнаментом гостям предложили пульке, причем, хозяин первым пригубил его и довольно причмокнул, демонстрируя, что оно достойно их внимания. Только самый старший из ацтеков по возрасту нерешительно протянул руки, вопрошающе глянув на своего предводителя, взболтал содержимое и сделал небольшой глоток. Затем, как и хозяин, довольно крякнул, вытер губы тыльной стороной ладони и вернул кувшин хозяину, чем сильно его удивил. Никто из собравшихся к кувшину не притронулся, и на немое удивление хозяина отрицательно замотали головами. Поняв, что гости соблюдают какой-то свой обычай, хозяину пришлось предложить им сок агавы. Гости попытались изобразить на своих лицах удовольствие и принялись за ужин.

Ацтеки приступили к еде в полном молчании. Хозяин немного потоптался на месте, но был вынужден уйти. Самый младший из ацтеков незаметно проскользнул к выходу из комнаты, чтобы проследить, чем будет занят гостеприимный хозяин. Ацтек удовлетворил свое любопытство, вернулся на место и знаками объяснил, что майя стоит близко к их комнате и весь обратился в слух.

Кривые усмешки появились на лицах, до сих пор, не проронивших ни слова ацтеков. Они чинно принялись поглощать пищу. После еды, опять же в полном молчании, выкурили по трубке табака, который достали из маленьких кожаных мешочков, висящих у каждого на поясе, и улеглись вокруг очага на пестрые циновки.

Поздней ночью, когда все домочадцы гостеприимного дома и их гости крепко спали, у входа возник едва слышный шорох. Сон ацтеков был чутким, но никто не сдвинулся с места и не пошевелился. Вслед за шорохом послышались легкие шаги босых ног, затем тяжелая поступь хозяина (мужчина был довольно грузен), тихий шепот. Говорившие приблизились к гостевой комнате и замерли у ее входа. Потом покрывало бесшумно отодвинулось, и в помещение проскользнул смуглый раб, на теле которого белела только набедренная повязка. Вошедший, очевидно, знал, кто ему нужен, потому что немедленно направился в центр комнаты, осторожно переступая через притворяющихся спящими остальных гостей. Ночной гость присел на корточки и осторожно коснулся плеча, как ему казалось, спящего ацтека. Майя не удивился, встретив спокойный, совершенно не сонный взгляд того, кого он пытался разбудить. Ацтек открыл глаза до того, как чужая рука коснулась его плеча.