Маргарита Свидерская - Радуга Над Теокалли

— Я вижу, что это страшит скорее тебя, дорогой! Мне нечего бояться, последние минуты моей жизни уходят, а я еще здесь!

— Но ты не сможешь жить в лесу!

— А я разве буду одна?

— Нет… конечно же, нет, но мой долг перед моим народом, я должен быть с ним!

— Но я тоже принадлежу тебе. Ты не сможешь жить, зная, что меня нет! — Некоторое время он еще размышлял, но потом решился:

— Пойдем, я помогу тебе выйти отсюда, но дальше ты пойдешь сама…

— Я согласна на все! — Иш-Чель сжала свое сердце в кулак и потянула мужа к выходу. Он шел покорно, а на лице читалась такая безысходность, что другая бы женщина и в другой момент просто бы махнула на него рукой. Но он был ее единственной возможностью вырваться, и Иш-Чель решила, что пусть это будет потом, главное сейчас, чтобы он вывел ее из города за его пределы. А она как-нибудь переживет его повышенное чувство долга к народу и безответственное отношение к ней. Главное — выйти отсюда живой!

Держась за руки, они выскользнули в коридор и остановились, тут же потеряв ориентацию — не горел ни один факел. Только сверху проникал рассеивающий кромешную тьму тонкий рассыпчатый лучик, придававший темноте жутковатые очертания. Иш-Чель испуганно прижалась к мужу, который растерялся от неожиданности — когда он шел сюда, везде был свет. Теперь он должен был сообразить, куда бежать.

Темнота вдруг зашевелилась и осязаемой волной упала на них. Последнее, что помнил Кинич-Ахава, это жалобный вскрик Иш-Чель и тупую боль в области темени от тяжелого удара сзади. Потом все заволокло черным туманом, и холодные пальцы жены выскользнули из его руки…

Солнце еще не взошло, но громкий бой барабанов известил граждан Коацаока о начале жертвоприношения. Дежурившие всю ночь фанатики поддержали грохот барабанов, издав торжествующий вопль. Затем они с новыми силами затянули гимны. Многие сопровождали пение пляской, во время которой делали надрезы на своем теле — капающая кровь символизировала ожидаемый дождь. Поддерживая себя дурманящими напитками, люди, проведя ночь без сна, больше напоминали стаю диких животных. Некоторые были не в состоянии четко произносить слова гимна и издавали вой собак.

Когда жрецы вышли из храма, и появились носилки с девушками, толпа пришла в неистовство. Все ликовали. На улицу высыпал весь город. Все кричали, людям вторили свирели, даже грохот барабанов не мог заглушить человеческие вопли. Разгоняя предрассветный мрак, горели факелы, но, отбрасывая причудливые тени на стены домов, они лишь искажали озверевшие лица…

Уичаа наблюдала процессию из дворца. Она не находила радости в своем сердце, наоборот, в предчувствии чего-то ужасного, предательски сжималось сердце, стоило только взгляду найти пышные носилки бывшей невестки. Прокралась предательская мысль: «Может быть, я зря ее уничтожила?»

Провал побега держался в строжайшем секрете, но вот скрыть впавшего в беспамятство халач-виника не удалось. Ему дали настой из трав, который содержал успокаивающие компоненты, и правитель впал в оцепенение. Однако, Уичаа оставалась при сыне и зорко следила за каждым его вздохом. Но Кинич-Ахава не проявлял беспокойства или какой бы то ни было заинтересованности. Он давно пришел в себя, но не шевелился, а спокойно сидел на своем ложе и тупо смотрел на отблески факелов. Громкая волна воя с площади на минуту привела его в чувства. Он на мгновение приподнялся. Попытался рассмотреть процессию, но потом устало опустился, отвернулся к стене, так и не произнеся ни слова.

Иш-Чель несли в пестрых носилках, она бросила последний взгляд на дворец и, обречено, вздохнула. Ей оставалось жить совсем чуть-чуть… Толпа стала редеть, едва процессия приблизилась к стенам города. С жертвами оставались только носильщики, охрана и весь штат жрецов бога Чаку.

Дорога пошла в гору, и когда она стала совсем узкой, жрецы приказали девушкам покинуть носилки. Теперь они должны были идти сами по узкой тропинке. Иш-Чель осматривала окрестности, которые уже освещали первые лучи восходящего солнца.

Она старалась запомнить все: прохладный воздух, аромат цветов, распускавшихся навстречу новому дню; зеленую растительность, бьющую по глазам, но такую близкую и родную, что хотелось упасть на землю и остаться с ней навсегда. Ей казалось, что она это видит впервые, но было больно, потому что на самом деле это было в последний раз. Небо чистое и ясное, как ее глаза, манило и звало…

И тут Иш-Чель заметила далеко-далеко впереди радугу, вернее ее краешек. Жрецы также увидели это и радостно загалдели, торопя свои жертвы — бог Чаку приветствовал бывшую госпожу Коацаока, он опускал ей лестницу. Но для Иш-Чель же появление радуги имело другой смысл. Она воспряла духом, потому что поняла — богиня приветствует ее и посылает знак — она будет жить!

С этой мыслью женщина начала более зорко оглядывать окрестности, чтобы не пропустить момента, когда можно будет спастись.

Но процессия подошла уже к скале, возвышавшейся над рекой, которая за последние дни порядочно обмелела. Жрецы снова приступили к молитве, а Иш-Чель внимательно осматривала место, куда ей предстояло падать. Осмотр не обрадовал ее и не вселил надежды: скала обрывалась отвесно, а снизу поднимались острые зубастые камни, подножие их было скользким, между ними бежала вода. Только чуть дальше, всего в десяти шагах река становилась глубокой и быстрой, сливаясь с многочисленными ручейками в одно русло.

«Как же мне добежать до этого места?!» — Иш-Чель уже не сомневалась, что именно в этом было ее спасение.

Пока жрецы довершали ритуал, охрана зорко следила за каждым движением девушек. Это и стало их роковой ошибкой, которая принесла жертвам неожиданное освобождение.

Передовой отряд ацтекских воинов-ягуаров следил за процессией из чисто алчных соображений. На приносимых в жертву было надето столько золотых украшений, да и сами девушки были красивы и юны, что устоять перед соблазном их захватить ацтеки не могли. Что касалось религиозного вопроса, то ацтеки чтили только своих богов.

На какое-то мгновение строй стражников разомкнулся. Воины позволили себе расслабиться, потому что к каждой девушке подошел жрец, и цепко схватив несчастную за плечи, приготовился скинуть ее на камни. Ощутив прикосновение крепких пальцев на своих плечах, Иш-Чель готова была уже проститься с мелькнувшей мыслью о возможном освобождении — оттолкнуть, вырваться или бежать в цепкой хватке жреца, было бы наивным безумством. Она забилась в руках жреца, понимая, что упускает последнюю возможность спастись. Жрец не ожидал сопротивления и от неожиданности слегка расслабил свою хватку. Именно в этот момент с жутким воем ягуаров на них бросились ацтеки…