Филип Пулман - Тень «Полярной звезды»

— Ты прав, Фред! Теперь я вспомнила: когда он пришел ко мне и Чака зарычал на него, он даже не повернулся. Он лжет — это несомненно. Что ему нужно?

— Не знаю. Оттянуть время? Но это доказывает, что мы на верном пути, так?

Он сел напротив девушки и пододвинул лампу, чтобы лучше видеть ее. Темные глаза Салли серьезно смотрели на него.

— Да, — сказала она. — Фред, когда он пришел…

— … я как раз собирался сказать тебе что-то. Что бы я ни наговорил в тот день — что не люблю тебя, и пора покончить совсем, и с общей работой тоже, — все это просто вздор. Я не могу отказаться от тебя, Салли. Мы принадлежим друг другу, и так будет до самой смерти, и я не хотел бы ничего другого.

И тут она улыбнулась — такой чистой, беспомощной, счастливой улыбкой, что он почувствовал, как у него подпрыгнуло сердце.

— Салли, — проговорил он, но она удержала его.

— Слов не надо, — сказала она.

Она встала, ее глаза сияли. Наклонившись, задула лампу, и на мгновение они замерли в тусклом свете догорающего камина. Непроизвольно она шагнула к нему, и в тот же миг они крепко обнялись, неловко ища в темноте губы друг друга.

— Салли…

— Тсс, — шепнула она. — Ты молчи. У меня есть причина.

Тогда вместо слов он стал целовать ее глаза, щеки, шею, жадные губы, потом снова попытался заговорить. Она закрыла ему рот ладонью.

— Только ничего не говори! — прошептала она нежно ему в самое ухо. — Если ты скажешь не то слово… я… я не… о, Фред, Фред!..

Она схватила его за руку, решительно, нервно, поспешно. Отворила дверь на лестницу, и минуту спустя они были уже в ее спальне. Огонь в камине догорал, зато светились они сами, и в комнате было тепло… Он локтем закрыл дверь и опять поцеловал ее, и они, трепеща, приникли друг к другу, как дети, не отрывая губ, словно пили, пили один другого и не могли напиться.

Мистер Уиндлсхэм не пошел к стоянке кебов в конце улицы. За углом его поджидала карета, он сел в нее, однако карета тронулась не сразу. Кучер ждал. Уиндлсхэм тем временем зажег фонарь и исписал пару страничек в своем блокноте. Но и после этого экипаж продолжал стоять. Минуту-две спустя из аллеи позади Бёртон-стрит появился человек в рабочей одежде и стукнул в окошко. Лошадь, уловив непривычный запах от его одежды — краска? скипидар? — дернула головой.

Мистер Уиндлсхэм опустил окно и выглянул.

— Все чисто, начальник, — сказал мужчина бесстрастно.

Мистер Уиндлсхэм выудил из кармана соверен и подал ему.

— Ну и хорошо, — сказал он. — Очень вам благодарен. Спокойной ночи.

Мужчина коснулся рукой кепки и исчез. Кучер отпустил вожжи, убрал тормоз, взмахнул кнутом, и карета покатила на запад.

Немного позже Фредерик, приподнявшись, посмотрел на Салли. Сейчас глаза у нее были сонные, но яркие-яркие, а губы мягкие.

— Салли, — спросил он, — ты выйдешь за меня замуж?

— Конечно, — сказала она.

— Она мне говорит «конечно»!.. Просто-напросто — «конечно»!.. И это после того, как столько времени…

— О, Фред, я же так люблю тебя! И так давно. И я так жалею… Я ведь считала, что если выйду замуж — или даже просто признаюсь, что люблю тебя, — то уже не смогу продолжать делать свое дело. Теперь я знаю, это было глупо… Но в ту ночь, когда убили Чаку, я поняла, что моя работа — это часть меня, но не я — часть ее. И я поняла, как ты мне нужен, необходим. А знаешь, когда я это поняла? В Библиотеке патентов…

Фредерик засмеялся. Она щелкнула его по носу.

— Не смейся, — сказала она. — Это правда. Такого, как ты, нет. Нет нигде в целом свете… О, я теперь стала другой, Фред. У меня не очень-то получается думать обо всех этих вещах и поступать правильно, пока еще нет, но я постараюсь. И у меня получится, обещаю тебе.

Они устроились на каминной решетке и шептались чуть слышно.

— А я говорил, что люблю тебя? — спросил он. — Я полюбил тебя с той самой минуты, как впервые увидел: ты шла по той ужасной дороге, вдоль кентского побережья, а за тобой — миссис Холланд. Ты помнишь палатку, в которой ты пряталась?

— Я помню все. О, Фред, как долго…

Он опять поцеловал ее, на этот раз очень нежно, и загасил свечу.

— Какие мы счастливые, — сказал он.

— Мы это заслужили, — прошептала она, лежа в его тесных объятиях.

Карета мистера Уиндлсхэма остановилась у дома 47 на Гайд-парк Гейт и, когда он вышел, свернула к конюшне позади особняка.

Он отдал слуге пальто и шляпу; минуту спустя его провели в просторный кабинет.

— Ну? — сказал Аксель Беллман, сидевший за письменным столом.

— Он там. В кухне на столе лежали карты. Конечно, они могли просто играть, но карты лежали так, словно кто-то показывал фокусы. Как только я вошел, она убрала их. А когда я закинул словечко о Шотландии, молодой человек непроизвольно бросил взгляд на лестницу.

— Все остальное готово?

— Все готово, мистер Беллман.

Тяжелое лицо финансиста чуть заметно изменилось, на нем появилось некое подобие улыбки.

— Очень хорошо, Уиндлсхэм. Хотите выпить со мной стаканчик бренди?

— Вы очень добры, мистер Беллман.

Беллман разлил бренди, оба взяли стаканы, и Уиндлсхэм сел, аккуратно расправив фалды фрака.

— Ну как, они попались на твое предложение? — спросил Беллман.

— О, нет. Ни на секунду. Но это заняло их внимание на то время, которое было необходимо. — Он пригубил бренди. — Знаете, мистер Беллман, — продолжал он, — эти двое действительно произвели на меня большое впечатление. Очень жаль, что нельзя строить планы вместе с ними.

— Слишком поздно, Уиндлсхэм, — сказал Аксель Беллман, садясь все с той же улыбкой. — Слишком, слишком поздно.

Джим не мог уснуть.

Макиннон тихонько посапывал на раскладной кровати у двери; этот звук приводил Джима в ярость, так и хотелось запустить башмаком. До чего же самодовольный тип! Ну да, он действительно внес свою толику в сражение, но с какой стати храпеть про это! Джим лежал без сна и проклинал все на свете.

Конечно, тут дело было отчасти в леди Мэри. Этот поцелуй… И знать, что такой миг, необыкновенный и неожиданный, никогда больше не повторится! Любовь к ней терзала его. Как могла она выйти замуж за… О, только не думать об этом; все безнадежно.

Раненая щека тоже не давала покоя. Что уж там делал доктор, он не мог себе представить, но рана жгла огнем, пульсировала и болела так, что впору было орать. Только мысль об ударе, которым он уложил Харриса, приносила некоторое облегчение.

Но было и еще кое-что. Что-то было не так. Весь вечер он ломал над этим голову и, наконец, сообразил, откуда это снедавшее его беспокойство. Маляры. И дело не в том, что они были ему незнакомы, — нет, просто они выглядели как-то не так, не похожи были на маляров. У них было все, что положено для работы, и одеты они были как надо, но почему-то казалось, что они только перетаскивают свои причиндалы с места на место и просто дожидаются, когда он уйдет.