Елена Первушина - Фавориты императорского двора. От Василия Голицына до Матильды Кшесинской

Я ему сказала то, что происходило. Он уехал в город, сильно перепуганный, а меня приняли с неслыханными восклицаниями; после того я послала, под начальством Алексея Орлова, в сопровождении четырех офицеров и отряда смирных и избранных людей, низложенного Императора за 25 верст от Петергофа, в местечко, называемое Ропша, очень уединенное и очень приятное, на то время, пока готовили хорошие и приличные комнаты в Шлиссельбурге и пока не успели расставить лошадей для него на подставу. Но Господь Бог расположил иначе.

Страх вызвал у него понос, который продолжался три дня и прошел на четвертый; он чрезмерно напился в этот день, так как имел все, что хотел, кроме свободы. (Попросил он у меня, впрочем, только свою любовницу, собаку, негра и скрипку; но, боясь произвести скандал и усилить брожение среди людей, которые его караулили, я ему послала только три последние вещи.) Его схватил приступ геморроидальных колик вместе с приливами крови к мозгу; он был два дня в этом состоянии, за которым последовала страшная слабость, и, несмотря на усиленную помощь докторов, он испустил дух, потребовав [перед тем] лютеранского священника.

Я опасалась, не отравили ли его офицеры. Я велела его вскрыть; но вполне удостоверено, что не нашли ни малейшего следа [отравы]; он имел совершенно здоровый желудок, но умер он от воспаления в кишках и апоплексического удара. Его сердце было необычайно мало и совсем сморщено…».

И. Кестнер. «Отъезд из Петергофа великой княгини Екатерины Алексеевны». 1760-е гг.

Именно эта версия — смерть от геморроидальной колики — и стала официальной.

Известны также три письма Алексея Орлова Екатерине из Ропши. В первом он пишет: «Урод наш очень занемог и охватила его нечаенная колика, и я опасен, штоб он сегоднишную ночь не умер, а больше опасаюсь, штоб не ожил». Во втором: «Боюсь гнева вашего величества, штоб вы чего на нас неистоваго подумать не изволили и штоб мы не были притчиною смерти злодея вашего… он сам теперь так болен, што не думаю, штоб он дожил до вечера и почти совсем уже в беспамятстве, о чем и вся команда здешняя знает и молит Бога, штоб он скорей с наших рук убрался». А в третьем кается: «Матушка, его нет на свете, но никто сего не думал, и как нам задумать поднять руки на Государя. Но, государыня, свершилась беда: мы были пьяны, и он тоже, он заспорил с князь Федором [Барятинским]; не успели мы рознять, а его уже не стало».

Словом каждый мог выбрать ту версию, которая ему больше нравится: смерть от болезни (по сути — от страха), или гибель в пьяной драке. Главное было доказать, что Екатерина не причастна к смерти Петра и никогда не отдавала подобных распоряжений. Но, по крайней мере, за границей никто не сомневался в том, что убийство Петра — умышленное. Ведь оставлять в живых законного императора, вероломно свергнутого с престола, непростительная глупость (тем более что его двоюродный дядя все еще сидел на шведском троне). Шевалье де Рюльер писал в своих мемуарах: «Я был свидетелем революции, низложившей с российского престола внука Петра Великого, чтобы возвести на оный чужеземку». А Дидро ответил на приглашение Екатерины в Петербург: «Я страдаю геморроем, а в вашей стране эта болезнь может привести в смерти». Впрочем, он приехал осенью 1773 года, остановился в особняке Л. Нарышкина на Исаакиевской площади (современный адрес — Исаакиевская пл., 9) и остался на целых пять месяцев. Почти ежедневно он встречался с российской императрицей. Они расстались, одинаково недовольные друг другом. Философ обвинял императрицу в лицемерии, императрица — философа в наивности и оторванном от жизни прожектерстве.

Елизавета Воронцова, о которой упоминает в своем письме Екатерина — сестра Екатерины Дашковой, ближайшей подруги императрицы, и любовница Петра. Екатерина пишет, что Воронцова очень некрасива, нечистоплотна, толста, с широким лицом и оливковой кожей, покрытой рубцами после оспин. Но с портрета Алексея Антропова на нас смотрит вполне миловидная дама, прижимающая к груди осыпанный бриллиантами портрет императора. Польстил ли модели художник, или Екатерина слишком придирчива? А впрочем, о том, что Воронцова не писаная красавица, упоминают и другие. Например, французский посланник Ж.-Л. Фавье: «Безобразие Воронцовой было невыразимо и не искупалось ни хорошим сложением, ни белизной кожи. Она была не лишена ума и при случае смогла бы воспользоваться своим положением, если бы на то представилась хоть малейшая возможность».

Елизавета Романовна Воронцова

В своих мемуарах Екатерина передает слухи, ходившие в Петербурге, о том, что Петр собирался развестись с ней и жениться на Воронцовой. После его смерти ее отправили в деревню к отцу. По распоряжению Екатерины, Воронцова вышла замуж за полковника, потом статского советника Александра Ивановича Полянского. Она скончалась в возрасте 52 лет.

Возможно, на совести Екатерины еще две загубленные жизни, речь идет об упоминавшихся уже в этой книге, несчастном Иоанне Антоновиче и княжне Таракановой. Два человека, между которыми нет ничего общего, кроме того, что они мешали императрице.

Первый — сын Анны Леопольдовны. Мы уже знаем, что он погиб в Шлиссельбурге, его убила охрана, когда некий поручик Мирович пытался освободить узника. Произошло это в 1764 году, то есть вскоре после восшествия на престол Екатерины, когда ее положение еще оставалось шатким. Историки полагают, что Мирович, возможно, сам того не зная, действовал «по сценарию», написанному для него то ли самой императрицей, то ли воспитателем ее сына, графом Никитой Ивановичем Паниным. Уж слишком пунктуально воспроизвелась в реальности та инструкция, которую Панин давал тюремщикам Иоанна: «…ежели паче чаяния случится, чтоб кто пришел с командою или один, хотя б то были комендант или иной какой офицер, без имянного за собственноручным Ея Императорского Величества подписанием повеления или без письменного от меня приказа, и захотел арестанта у вас взять, то онаго никому не отдавать и почитать все то за подлог или неприятельскую руку. Буде же так оная сильна будет рука, что спастись не можно, то арестанта умертвить, а живого никому его в руки не отдавать!».

Иоанна Антоновича убили, но жив его отец Антон Ульрих и его дети. Узнав о вступлении Екатерины на престол, он обращается к новой императрице, моля о милосердии, униженно называя себя «пылью и прахом», и просит лишь о том, чтобы дети могли «чему-нибудь учиться».