Елена Первушина - Фавориты императорского двора. От Василия Голицына до Матильды Кшесинской

Внешне и по характеру великая княгиня и фаворитка были полной противоположностью. Мария Федоровна — высокая, белокурая, чопорная. Нелидова — маленькая, с темными волосами, блестящими черными глазами, некрасивая, но живая и подвижная; по свидетельству современников, она танцевала с необыкновенным изяществом, а разговор ее отличался остроумием и блеском.

Екатерина Ивановна Нелидова

«До меня дошли слухи, — пишет Глафира Ивановна Ржевская-Алымова, еще одна из бывших смолянок, — о частых размолвках, происходивших в домашней жизни великокняжеской четы. Причиною этого была г-жа Нелидова, овладевшая умом великого князя… Живя вдалеке от двора, я не хотела верить этим сплетням… Я не способна была к интригам и со свойственною мне прямотой искренно пожалела о великой княгине, обещая быть ей преданнее, чем когда-либо. Любя великого князя, я сначала не хотела мешаться в это дело. Однако я поговорила откровенно с г-жей Нелидовой, высказав ей свой образ мыслей. Она нисколько не рассердилась на меня, а великий князь, с которым я встречалась лишь в обществе, продолжал оказывать мне величайшее внимание».

Глафира Ивановна Алымова

А впрочем, и между Павлом, и его возлюбленной не все было гладко. Один из гатчинских офицеров, Саблуков, рассказывает о такой сцене, свидетелем которой он случайно оказался: «Около самой офицерской караульной комнаты была обширная прихожая, в которой стоял караул, а из этой прихожей длинный, узкий коридор вел во внутренность дворца, и тут поставлен был часовой, чтобы вызывать караул каждый раз, как император шел оттуда. Вдруг я услышал крик часового: „на караул!“, выбежал из моей комнаты, и едва солдаты успели схватить свои ружья, а я обнажить свою шпагу, как дверь коридора отворилась настежь, а император, в башмаках и шелковых чулках, при шляпе и шпаге, поспешно вошел в комнату, и в ту же минуту дамский башмак, с очень высоким каблуком, полетел чрез голову его величества, чуть-чуть ее не задевши. Император чрез мою комнату прошел в свой кабинет, а из коридора вышла Катерина Ивановна Нелидова, спокойно подняла свой башмак, надела его и вернулась туда же, откуда пришла. На следующий день, когда я снимал караул, его величество пришел и шепнул мне: „Mon cher, y нас вчера была ссора“. — „Точно так, государь“, — отвечал я».

Но бывали у них, несомненно, и минуты душевной близости. «Знаете ли вы, — писала она однажды Павлу, — почему вы любите ворчунью? Это потому, что сердце ваше знает лучше, чем ваш ум, и что, несмотря на все предубеждения последнего, первое отдает ей справедливость». А вот другое письмо, написанное незадолго до кончины императора: «Разве я когда-либо смотрела на вас, как на мужчину? Клянусь вам, что я не замечала этого с того времени, как к вам привязана; мне кажется, что вы — моя сестра». В XXI веке такое признание, возможно, сочли бы оскорблением, но на рубеже XVIII и XIX веков, в эпоху сентиментализма, оно было выражением величайшего доверия.

В свою очередь, Павел писал ей, посылая в подарок книгу духовного содержания: «В ком заключается высшее благо, — если не в Том, Кому я полагаю свое счастие поручать вас на каждом шагу моем в течение дня? Смею это высказать: связи, существующие между нами, их свойство, история этих отношений, их развитие, наконец все обстоятельства, при которых и вы, и я провели нашу жизнь, — все это имеет нечто столь особенное, что мне невозможно упустить все это из моей памяти, из моего внимания, в особенности же в будущем… По моему мнению, я своею книгою делаю вам великий подарок, ибо заставляю вас думать о Боге, чтобы еще более вас к Нему приблизить. Тем самым я и себе делаю величайший, истинный подарок. Таков мой способ любить тех, которые мне дороги; пусть отыскивают во всем этом что-либо преступное. Читайте, добрый друг мой, открывая книгу по произволу и на удачу: не наблюдайте ни времени, ни правил, но когда явится на то желание. Простите мне все это; будьте снисходительны к человеку, любящему вас более, чем самого себя, и в этом духе примите все. Единому Богу известно, насколько и во имя чего вы мне дороги; призываю на вас самые святые Его благословения и остаюсь весь ваш, слуга и друг».

Конечно же, Мария Федоровна ревновала. В начале 1792 года, в ожидании очередных родов, она писала близкому другу Павла Сергею Ивановичу Плещееву: «Вы будете смеяться над моею мыслью, но мне кажется, что при каждых моих родах Нелидова, зная, как они бывают у меня трудны и что они могут быть для меня гибельны, всякий раз надеется, что она сделается вслед затем второй m-me де-Ментенон», имея в виду фаворитку Людовика XIV.

Однако все получилось совсем не так. В 1798 году из-за появления новой фаворитки Нелидовой пришлось удалиться в Смольный монастырь. Император был разгневан ее заступничеством за императрицу, которую он хотел отправить на жительство в Холмогоры. В Смольном она и жила до самой своей смерти в 1839 году, по словам историка, великого князя Николая Михайловича, «сохранив до конца своеобразный пылкий ум, продолжая пленять своей беседой, но в то же время доставляя много неприятностей близким своей ворчливостью и требовательностью».

В том же 1798 году, когда случилась отставка Нелидовой, Павел влюбился в юную Анну Петровну Лопухину. К этому его подталкивал граф Кутайсов, желавший уменьшить влияние на императора, как Марии Федоровны, так и Нелидовой. Император поручил Кутайсову вести переговоры с Лопухиными о приглашении их в Петербург. Переезд состоялся осенью 1798 года. Анне Петровне и ее отцу Павел подарил дом на Дворцовой набережной. Лопухина назначили генерал-прокурором и в 1799 году возвели в княжеское достоинство с титулом светлости, мачеха пожалована в статс-дамы, а виновница всех этих милостей 6 сентября 1798 года пожалована в камер-фрейлины, 14 декабря 1798 года — в кавалерственные дамы большого креста державного ордена Св. Иоанна Иерусалимского и 22 февраля 1799 года — в кавалерственные дамы ордена Св. Екатерины меньшого креста.

Какой же была это новая дама сердца Павла? Варвара Головина, фрейлина великой княгини Елизаветы Алексеевны, пишет о ней: «Привлекшая внимание императора еще в прошлом году на коронации Лопухина вновь обратила на себя его взоры своей вполне расцветшей красотой. Кутайсов всячески поддерживал то впечатление, которое она производила на государя, а тот покинул Москву без ума от любви и с твердым намерением привлечь свой предмет в Петербург…

Лопухина имела красивую голову была невысокого роста, дурно сложена и без грации в манерах; красивые глаза, черные брови и волосы того же цвета, прекрасные зубы и приятный рот были ее единственными прелестями; небольшой вздернутый нос не придавал изящества ее физиономии. Выражение лица было мягкое и доброе, и, действительно, Лопухина была добра и не способна ни желать, ни делать кому-нибудь зло, но в то же время она была недальнего ума и не получила должного воспитания. Ее влияние проявлялось только в раздаче милостей; у нее не было данных, чтобы распространять его на дела, хотя любовь государя и низость людей давали ей такую возможность. Часто она испрашивала прощения невиновным, с которыми император поступал слишком строго в минуты гнева; тогда она плакала или дулась и таким образом достигала желаемого. Императрица, чтобы угодить своему супругу, относилась к ней всегда очень хорошо. Великие княжны, дочери императора, заискивали в ней, даже чересчур, и всячески выказывали ей свое внимание».