Виктория Финли - Цвет. Захватывающее путешествие по оттенкам палитры

Два года спустя именно в большой столовой, оформленной зеленым цветом в китайском стиле, в окружении ликующей семьи и соотечественников Вашингтон узнал, что станет первым президентом Соединенных Штатов. И почти двести лет спустя именно возмутительно яркие цвета этой столовой, восстановленные аутентичными красками, вызвали радикальную переоценку представлений о том, как люди в Америке украшали свои дома в XVIII столетии [186] Моска, Paint Decoration at Mount Vernon, стр. 105. .

Европейцы перестали применять ярь-медянку в XIX веке, но персы использовали ее в своих картинах вплоть до начала XX века. Для мусульман зеленый является священным цветом – цветом плаща пророка Мухаммеда, – и часто, когда художники-миниатюристы хотели изобразить особо важного человека, они рисовали ему зеленый нимб. Придворные сцены в персидских миниатюрах символизировали власть, и их могли писать любыми красками, напоминающими о драгоценных камнях. Но сексуальные сцены часто изображались в зеленых беседках. Сад был символом любви, а дикая природа представляла собой среду, где не действуют обычные правила, поэтому зеленые тона были особенно популярны, обеспечивая сцену для мягкой эротики, которую так хорошо передавали персидские миниатюристы. У художников были свои особые рецепты приготовления этой краски, и как минимум один из них до недавнего времени считался утерянным.

Поначалу это было случайное, хотя и интригующее, наблюдение. Работавшая в лаборатории тегеранского университета искусств реставратор Мандана Баркешли была поражена любопытным явлением, замеченным в серии миниатюрных картин XVI века, выполненных могольскими художниками в Индии. Она заметила следы ожогов на участках бумаги, окрашенных определенным оттенком зеленого цвета. Но когда тот же фисташковый оттенок использовался в персидских картинах, повреждений не было. «Я никак не могла этого понять», – сказала она, когда мы встретились в Исламском музее в Куала-Лумпуре. В конце концов, могольская традиция пришла туда непосредственно из Персии всего лишь в 1526 году, когда Бабур завоевал северную Индию, принеся исламские искусство, артиллерию и сады на преимущественно индуистский субконтинент. Поэтому было бы логично, если бы художники обеих стран использовали одни и те же материалы. И все же было ясно, что это не так.

На исследование ушло целых три года. Сначала доктор Баркешли изучила бумагу, но ничего не нашла. Затем она взялась за древние тексты и узнала, что ярь-медянка, или венецианская ярь, известная как «зангар», делалась по рецепту, похожему на тот, который использовался в Европе и Китае, хотя иногда в нем присутствовало кислое овечье молоко. Садики Бег Афшар в XVII веке написал книгу «Канун-аль-совар», больше похожую на «Тысячу и одну ночь», где говорилось, что требовалось повесить «широкие мечи из тонкой меди» над колодцем и оставить их на месяц. Доктор экспериментировала с различными вариантами трактовки этого рецепта (хотя и не с мечами), но ответ, когда она нашла его, обнаружился не в формальном трактате о живописи, а в любовной поэме.

В XVI веке поэт Али Сейрафи написал своей возлюбленной стихотворение, добавив несколько советов тем, кто хотел бы сделать свои чувства неизменными. «Улыбчивая зеленая фисташка, похожая на твои прекрасные губы, нежно шепчет», – писал он, вероятно, с любовью, хотя я сомневаюсь, что леди сочла бы эти слова достаточно лестными. «Смешай шафран с зангаром, – продолжал он более практично, – изящно наноси смесь». Несмотря на беспокоящие образы губ, доктор Баркешли получила ключ, в котором она так нуждалась. «Я была так счастлива, что заплакала», – сказала она [187] Позже, когда Мандана Баркешли знала, что искать, она не только обнаружила шафран, смешанный с ярь-медянкой в настоящей коробке с красками XVI века, но нашла и другие подсказки. «Медная зелень, созданная при помощи кислого молока, обугливает бумагу». Совет художника XVI века Мира Али Херави: «Чтобы предотвратить это, добавьте небольшое количество шафрана, чтобы сделать пигмент стабильным». .

Когда несколько месяцев спустя я побывала в пакистанском Лахорском музее, который когда-то находился под управлением отца Редьярда Киплинга и был известен в их семье как Дом чудес, то увидела там несколько могольских миниатюр со сценами охоты. Зеленые поля, где гарцевали всадники и умирали олени, были окаймлены коричневыми следами коррозии. Эти художники явно недостаточно внимательно читали современную им литературу о любви и не включили в нее важнейший ингредиент – шафран. Интересно, что у Ченнино был очень похожий рецепт. «Возьмите немного венецианской яри и немного шафрана, то есть из трех частей пусть одна будет шафраном», – советовал он читателям, обещая, что «получается самая совершенная травянистая зелень, какую только можно вообразить». Но он, похоже, не знал, что желтая трава может также спасти зеленую краску от разъедания пергамента, а если и знал, то не сообщил об этом.

В Амстердамском государственном музее я видела любопытный пример того, как художник сознательно использовал разрушительную силу зеленой краски. Цветная гравюра на дереве, напечатанная в 1887 году новатором Тагохаро Куничико, изображает актера Кукугоро V, выступающего в роли призрака. Шокирующе бледный, он поднимается из тел двух других театральных персонажей, и его голова покрыта зеленой краской, которая выжгла бумагу настолько, что та стала коричневой и повредилась. Эффект был явно преднамеренным: опасная эктоплазма разрушала даже бумагу, на которой было нарисовано ее изображение.

Селадон следовал из Китая в Европу, а знания о ярь-медянке, или венецианской яри, поначалу попадали в Европу из Персии. Однако, скорее всего, один из последних случаев, когда технология получения зеленой краски успешно продвигалась в этом направлении, то есть с востока на запад, относится к 1845 году. В том году группа людей из Франции была официально направлена в Китай для исследования потенциала новых рынков. Китай недавно, всего за пару лет до этого, уступил остров Гонконг англичанам, и французы хотели посмотреть, смогут ли они найти в тех краях что-нибудь для себя. Они привезли предметы – земли им не досталось, – но среди образцов фарфора, текстиля и минералов было нечто, что казалось менее ценным: несколько горшков с зеленой грязью. Но через какое-то время оказалось, что это было важнейшее сокровище из всего привезенного: незатейливые горшки помогли революционизировать окрашивание в Европе так же, как триста лет назад это сделала кошениль. Грязь называлась «ло као», китайская зеленая, и она вызвала огромное волнение, потому что оказалась первым натуральным зеленым красителем.