Эрик Хобсбаум - Эпоха крайностей. Короткий двадцатый век (1914–1991)

“Экология <���…> также является главной интеллектуальной дисциплиной и инструментом, позволяющим нам надеяться, что в человеческой эволюции возможны изменения, что человеческая история может принять новое направление, а человек прекратит по‐варварски обращаться с окружающей средой, от которой зависит его собственное будущее”.

“Каким образом события пространства и времени, имеющие место в рамках пространственной границы живого организма, можно объяснить при помощи законов физики и химии?” (Schrödinger, 1944, р. 2)

Этот прорыв также “касался” в первую очередь механико-математического варианта экспериментальных научных дисциплин. Вот почему это открытие не всегда вызывало энтузиазм у исследователей, изучавших те науки о жизни, где открытия не так легко переводятся на язык формул или носят экспериментальный характер, – в частности, в зоологии и палеонтологии (см. Lewontin, 1973).

“На основе доступной мне информации я могу сделать следующий вывод. В том, что касается качества и масштабов генетического разнообразия, влияющего на поведение, Homo sapiens является типичным видом мира животных. И если такое сопоставление правомерно, то психическое единство человечества должно перейти из статуса догмы в статус гипотезы, подлежащей проверке. Высказать подобные идеи в США сегодня достаточно непросто; к тому же все вышесказанное в определенных научных кругах считается наказуемой ересью. Но если социальные науки стремятся к абсолютной честности, им все же придется посмотреть правде в глаза <���…> Ученым все‐таки следует изучить вопрос генетически обусловленного поведенческого разнообразия, а не хранить заговор молчания из благих побуждений” (Wilson, 1977, p. 133).

Прямой смысл этого замысловатого отрывка такой: существуют расы, и эти расы по генетическим причинам не равны в определенных, подлежащих исследованию областях.

Особенно таких, как ограничения на эксперименты над людьми.

Можно даже предположить наличие обратной зависимости. Например, Австрия до 1938 года отнюдь не являлась символом экономического процветания, несмотря на одну из самых знаменитых школ экономической мысли. Она добилась значительных экономических успехов только после Второй мировой войны, когда там вряд ли проживал хотя бы один экономист с мировым именем. Германия, в университетах которой не преподавались признанные во всем мире экономические теории, ничуть от этого не пострадала. Сколько цитат из трудов южнокорейских или японских экономистов можно найти в обычном номере American Economic Review ? Имеется и обратный пример. Это Скандинавские страны – социал-демократические, процветающие и располагающие самыми известными на сегодняшний день экономическими кадрами.

Я учитывал здесь последователей только тех учений, которые относят себя к “пятидесятникам”, “церквам Христа”, “свидетелям Иеговы”, “адвентистам седьмого дня”, “ассамблеям Господа”, “церкви святости”, “заново рожденным” и “харизматикам”.

Сравните пророчество 1949 года русского эмигранта Ивана Ильина (1882–1954), который размышлял о последствиях “жесткого этнического и территориального размежевания” в постбольшевистской России. “В лучшем случае появится несколько отдельных государств, причем ни у одного из них не будет бесспорных границ, наделенного настоящей властью правительства, законов, судов, армии или этнически однородного населения. По сути это окажется набором ярлыков. И в течение последующих десятилетий будут постепенно формироваться новые государства – в результате процессов отделения или дезинтеграции. Каждое из них вступит со своими соседями в долгую борьбу за территорию и население, и Россия погрузится в бесконечную череду гражданских войн” (цит. по: Chiesa, 1993, р. 34, 36–37).

Гонконг, Сингапур, Тайвань и Южная Корея, которые обычно приводят в качестве успешных примеров стимулируемой экспортом индустриализации, составляют менее 2 % населения стран третьего мира.

Далеко не все знают о том, что доля экспорта развитых стран (за исключением США) в страны третьего мира в 1990 году была меньше, чем в 1938‐м. Запад (включая США) в 1990 году отправлял в третий мир менее 1/5 своего экспорта (Bairoch, 1993, Table 6.1, p. 75).

В целом доказать это можно достаточно часто.

Так, один сингапурский дипломат говорил мне, что развивающимся странам пойдет на пользу некоторая “отсрочка” в утверждении демократии. Когда же демократия наконец устоится, она будет не столь либеральной, как на Западе, но более авторитарной, делающей упор скорее на общественное благо, нежели на права личности. Для такой демократии будет характерно наличие одной-единственной доминирующей партии и – почти всегда – централизованной бюрократии и “сильной государственной власти”.

По мнению Байроха, тот факт, что в 1930‐е годы швейцарский ВНП на душу населения упал, а шведский вырос (несмотря на то, что Великая депрессия для Швейцарии оказалась менее болезненной), “в значительной степени объясняется социально-экономическими мерами, предпринятыми правительством Швеции, и отсутствием таковых со стороны властей Швейцарии” (Bairoch, 1993, p. 9).