Борис Акунин - После тяжелой продолжительной болезни. Время Николая II

Другим традиционным гандикапом безраздельного первенства строго вертикальной иерархии является отсутствие контроля со стороны депутатской и судебной властей, а также свободной прессы. В таких условиях представителю администрации — губернатору или уездному начальнику — достаточно иметь поддержку сверху, от своего непосредственного руководства; отношение подведомственного населения к действиям местной власти — фактор для карьеры несущественный. Это создает почву для всякого рода злоупотреблений и произвола. Неудивительно, что симпатии людей обычно оказываются на стороне представителей Общества, а не Власти.

Реформы шестидесятых — семидесятых годов не допустили Общество к политическому управлению, но содействовали созданию его инфраструктуры — земств и городских дум. Эти органы могли заниматься только хозяйственными вопросами: больницами и школами, всякого рода благоустройствами, но подобная деятельность затрагивала жизнь населения в большей степени, чем политика.

Земства (они существовали в тридцати четырех из пятидесяти губерний) не назначались, а избирались, что было безусловным нарушением классического «ордынского» принципа и очень не нравилось Власти, когда после 1881 года та повернула назад, к прежнему формату самодержавия. Упразднить земства вовсе было невозможно, у государства не хватило бы бюджетных средств, чтобы поддерживать систему низового образования и медицинского обеспечения, поэтому при Александре III был изменен избирательный ценз, что обеспечило преобладание дворянства в местных выборных органах. Проблема, однако, заключалась в том, что бывшее привилегированное сословие теперь тоже в значительной степени придерживалось либеральных взглядов. Многие прежние помещики, оставшись без крепостных, пополнили ряды интеллигенции.

Несмотря на цензурные ограничения, самые популярные периодические издания были на стороне Общества, а не Власти. «Большинство больших газет и журналов было заведомо оппозиционным», — сетует С. Ольденбург. Еще важнее, что мнение оппозиционной периодики воспринималось публикой охотней. Невозможность прямого политического высказывания лишь усиливала воздействие критического печатного слова — мало кому интересно платить за подписку на издание, излагающее казенную точку зрения.

Гипертрофированное общественное значение в России приобрела художественная литература — по той же самой причине: поскольку публицистическое высказывание было затруднено, о насущных проблемах страны и общества стали рассуждать писатели. Времена, когда среди них имелись и выдающиеся сторонники «правых» идей — Достоевский или Лесков, — ушли в прошлое. В полицейском государстве, установившемся при Александре III, приличному писателю стало невозможно поддерживать Власть. Властителями дум становились только авторы, обличавшие российскую действительность.

Образованное сословие империи чувствовало себя — да и являлось — частью европейской цивилизации. Оно реагировало на реакционный курс правительства еще острее, потому что на Западе в ту эпоху происходил противоположный процесс. В передовых странах повсеместно расширялось избирательное право, в парламентах кипели политические дискуссии, очень велика была роль свободной прессы. Россия была единственной европейской страной, не имевшей конституции (если не считать крошечную Черногорию).

Затяжную войну за умы и сердца Власть определенно проигрывала.

К девяностым годам сложился прочный стереотип: быть передовым, современным и вообще достойным человеком — значит осуждать самодержавие. В Обществе возникла своего рода обратная цензура, неофициальная, но в определенном смысле еще более суровая, чем государственная. Публичный деятель, выступивший в поддержку правительства, мог подвергнуться остракизму, навсегда потерять репутацию.

Знаменитый историк В. Ключевский, придерживавшийся вполне либеральных взглядов и всеми уважаемый, после кончины Александра III выступил с прочувствованной речью (что вообще-то в порядке вещей над свежей могилой): «Он одержал победу в области, где всего труднее достаются эти победы, победил предрассудок народов и этим содействовал их сближению, покорил общественную совесть во имя мира и правды, увеличил количество добра в нравственном обороте человечества, ободрил и приподнял русскую историческую мысль, русское национальное самосознание, и сделал все это так тихо и молчаливо, что только теперь, когда Его уже нет, Европа поняла, чем Он был для нее».

Но интеллигенция и студенчество не простили почтенному профессору панегирика в адрес «сатрапа». Тот, при ком тысячи людей были сосланы, при ком вышел «указ о кухаркиных детях», увеличил количество добра ?

Общественный гнев и презрение обрушились на бедного Василия Осиповича. Прошло немало времени, прежде чем это «фо-па» было ему прощено. Но не забыто — так и осталось пятном на репутации.

«Рядовой интеллигент был глубоко убежден, что те, кто не разделяют его воззрений, либо подкупленные, бесчестные личности, либо, в лучшем случае, люди не совсем нормальные», — возмущается С. Ольденбург. На это можно ответить, что государство расправлялось с теми, кто ему не нравился, куда более жестокими средствами. Каждый из оппонентов использовал то оружие, каким располагал.

Как уже говорилось, правительство относилось к либеральным фрондерам не так серьезно, как к революционерам. И совершало большую ошибку.

Да, оппозиционная интеллигенция не стреляла в губернаторов, не строила баррикад. На словах она была смелее, чем в поступках. Но эта группа населения формирует идеи и общественные течения, которые впоследствии меняют страну.

На протяжении всего царствования Николая II Власть постепенно ослабевала, а Общество усиливалось.

За короткий, менее чем четвертьвековой период этот процесс прошел несколько этапов.

«На лекции профессора Ключевского». Л. Пастернак

Уходя из жизни, Александр III оставил наследнику страну, в которой всё было тихо и спокойно. Полицейский режим, установившийся с 1881 года, расправился с революционерами и приструнил либералов. Активные смутьяны отправились в Сибирь или в эмиграцию, большинство же недовольных, как водится, притихло, пассивно ожидая перемен к лучшему.

Эти «сон и мгла» в тени победоносцевских «совиных крыл» по инерции длились еще несколько лет после смерти грозного царя, а потом развеялись, после чего Россию с большей или меньшей интенсивностью лихорадило уже вплоть до падения монархии.