Борис Акунин - После тяжелой продолжительной болезни. Время Николая II

Правда, теперь с трибуны громче зазвучали голоса «справа». У ревностных сторонников самодержавия появились яркие ораторы: В. Пуришкевич, В. Бобринский, В. Шульгин. Но о «правом» секторе Общества (который тоже существовал) мы поговорим позже.

В любом случае самой яркой «звездой» нового парламента был не кто-то из его членов, а глава правительства Столыпин.

Он отлично понимал важность общественного мнения и довольно искусно пытался им управлять. Речи премьера были красивы, энергичны и содержательны. Некоторые из них по праву считаются историческими. Масштаб личности Петра Аркадьевича чувствовали даже его политические оппоненты. Революционеров склонить на свою сторону он не пытался, но найти общий язык с широким кругом либералов пробовал, иногда небезуспешно. Важнее всего, что он олицетворял новые большие идеи, которые сумели увлечь некоторую часть Общества.

Но никакой волшебник не сумел бы справиться с Думой, большинство членов которой были настроены на конфронтацию, а некоторые вовсе рассматривали это учреждение как один из способов подрыва самодержавного государства.

Из-за крайне левых депутатов в конце концов и разразился кризис. Социал-демократическая фракция приняла активное участие в деятельности подпольной марксистской организации солдат. Об этом знала Охранка, имевшая там своих агентов. Столыпин потребовал снять с замешанных депутатов неприкосновенность. Когда Дума стала затягивать решение вопроса, премьер убедил царя распустить ее, пока подозреваемые не скрылись.

Это произошло 3 июня 1907 года. Вторая Дума проработала всего три с половиной месяца.

Сосуществование Власти и Общества в парламентском формате никак не складывалось. Партнеры не были готовы к встречному движению. Правительство, собственно, и не воспринимало думских «краснобаев» как партнеров, а те, в свою очередь, всего лишь отражали настроения среды, из которой вышли и которую представляли.

Нужно было экспериментировать дальше. Этим Столыпин и занялся.

3 июня 1907 года, день закрытия Второй Думы, принято считать концом массовых волнений, длившихся два с половиной года. Может показаться, что Власти было достаточно продемонстрировать твердость — и порядок в стране восстановился. Однако причина была не в твердости, во всяком случае не в ней одной и не в первую очередь. Как мы помним, к силовым методам правительство прибегало и прежде, причем неоднократно, да и Думу уже разгоняло, но оппозиционное движение только разрасталось.

В чем же дело? Как удалось Столыпину добиться того, что не получалось у его предшественников?

В условиях несвободы активная часть населения всегда будет настроена оппозиционно — если только правительство не найдет способа направить эту энергию в полезное для себя и интересное для Общества русло.

Премьер-министр не ограничился «закручиванием гаек», а одновременно предложил программу действий: грандиозную реформу, которую всё Общество стало обсуждать, а многим захотелось и поучаствовать в большой, важной работе. Иными словами, Власть вновь, как после 17 октября, «завладела повесткой», но на сей раз не просто предоставила активным людям свободу действий, а повела основную их часть за собой. Много лет спустя А. Гучков скажет, отвечая на вопрос интервьюера (отсюда некоторая нескладность изложения): «Накопление многих претензий к старому строю и наивная вера, что добиться новых основ жизни можно в порядке насильственном, революционном, а попытка компромисса не приведет ни к чему серьезному. Общее революционное настроение было. Сотрудничество с властью — это значит человек предает себя. Потом перемена пришла со Столыпиным. Сотрудничество можно было наладить с правительством Столыпина». Бывший премьер-министр В. Коковцов в своих мемуарах пишет: «Призывы бунтарского свойства вовсе прекратились, и рядом с быстро загоравшеюся новою избирательною кампанией наступило какое-то давно небывалое спокойствие в стране».

Но содержательной программы было недостаточно. Требовалось сформировать парламент, который принял бы эту программу, а не начал ставить ей препоны, демонстрируя свою независимость. Дума должна была стать работоспособной, что при авторитарной системе означало «управляемой», послушной правительству. Прибегать к фальсификациям и прочему мелкому жульничеству монархия не могла, потому что самодержавная власть должна печься о своей респектабельности, ее утрата подрубает одну из опор такого государства. Злоупотребления, конечно, происходили, но эпизодические, на региональном уровне — кое-где местная администрация от излишнего усердия мешала нежелательным кандидатам зарегистрироваться. О таких случаях писала пресса, и эффект как правило получался обратным.

Но в распоряжении государя императора было иное средство — он мог по собственному усмотрению менять правила игры.

Вышла новая редакция избирательного закона. Теперь вводились иные пропорции представительства. Они и прежде были мягко говоря неравными, отныне же становились просто гротескными.

Крестьянство, составлявшее четыре пятых населения, получало 22,5 процента мест (раньше — 42 %). Количество выборщиков от городской бедноты, включая рабочих, тоже резко сокращалось. Зато землевладельцам гарантировалось большинство — 50,5 % (раньше 31 %). То есть получалось, что один помещичий голос равнялся более чем двумстам крестьянским. Кроме того в манифесте о новом порядке выборов провозглашалось: «Созданная для укрепления государства Российского, Государственная дума должна быть русской и по духу. Иные народности, входившие в состав державы нашей, должны иметь в Государственной думе представителей нужд своих, но не должны и не будут являться в числе, дающем им возможность быть вершителями вопросов чисто русских». На практике это означало, что поляки и кавказцы теперь выбирали в три раза меньше депутатов, а народы Средней Азии были вообще объявлены не достигшими «достаточного уровня гражданственности». Эта неприкрыто шовинистическая поправка обострила другую хроническую болезнь государства — национальную.

Новая электоральная структура, конечно, была вопиюще несправедливой, но свою непосредственную задачу выполнила. Парламент по-прежнему остался трибуной для оппозиции, которая произносила дерзкие речи, но при голосовании обычно оказывалась в меньшинстве.

Строй, установившийся в России с июня 1907 года и просуществовавший до Февральской революции, называли «думской монархией». «Думская» не означало «парламентская», потому что никаких реальных возможностей участвовать в управлении страной у депутатов не было. Обе палаты могли делать запросы министрам о «незаконных деяниях» и, если не удовлетворялись полученным разъяснением, доводить до государя свое недовольство — не более. Право утверждения законов подрывалось тем, что в случае конфликта правительство имело право на время распустить квазипарламент, «если чрезвычайные обстоятельства вызовут необходимость в такой мере» и ввести необходимый закон собственной волей, что в марте 1911 года и случилось. Однако подобный конфликт был исключением.