Борис Акунин - После тяжелой продолжительной болезни. Время Николая II

В результате модификации избирательного механизма Третья Дума получилась вполне лояльной по отношению к самодержавному режиму. Она была более чем на треть «правой» (главным образом за счет землевладельческой «курии»), менее чем на треть «левой», а центральное положение заняли октябристы и их союзники. От того, к какому флангу примыкала середина, и зависел исход голосования. При Столыпине центр почти всегда был на стороне правительства, что обеспечивало более или менее гладкую законодательную работу. Председателем Думы стал Гучков, всячески поддерживавший премьера — до тех пор, пока не разразился вышеупомянутый кризис 1911 года, о котором будет подробно рассказано, когда мы дойдем до рассмотрения столыпинских реформ.

В третьем, сильно поправевшем составе Дума наконец смогла отработать полный срок, пять лет.

Следующие выборы прошли осенью 1912 года. Четвертая Дума работала уже не с харизматичным, волевым Столыпиным, а с премьер-министрами «закатной» поры самодержавия, и каждый следующий был слабее предыдущего.

В новой Думе тон задавали не центристы, а крайние «фланги» — левый и правый. Оба были не столько многочисленны, сколько активны. Взаимные оскорбления и шумные скандалы стали обычным атрибутом заседаний. Вообще «шоу-составляющая» превратилась чуть ли не в главный элемент российской парламентской жизни. Из чтения газет и мемуаров складывается впечатление, что вся эта накипь занимала прессу и публику гораздо больше, чем дебаты по законодательству.

По французской моде депутаты Думы третьего и четвертого созывов то и дело вызывали обидчиков на дуэль — это был своеобразный способ самопиара, вполне безопасный. Из четырех десятков думских дуэлей ни одна не завершилась трагически. Кажется, только однажды пролилась кровь — когда А. Гучков легко ранил другого «октябриста» графа А. Уварова, который обозвал его «политиканом».

«Для дуэли нужны, во-первых, оскорбления, во-вторых, широкая реклама, в-третьих, полдюжины автомобилей, затем десяток газетных репортеров, наконец, фотографический аппарат (еще лучше кинематограф)», — иронизировала газета «Утро России» в фельетоне «Сирано де Гучков».

Другой депутат О. Пергамент, член кадетской партии, по происхождению еврей, вызывал лютую ненависть у ультраправых, которые даже сочинили эпиграмму:

Вместо того, чтобы сидеть дома и ждать погрома, Пергамент стрелялся с черносотенным депутатом Н. Марковым.

Заклятые враги поехали за город с секундантами, тоже депутатами Думы. Картинно обменялись выстрелами. Не попали. «Господа, ваша честь защищена, теперь вы можете протянуть друг другу руки», — объявил секундант. Все выпили шампанского и поехали домой.

Дуэль Гучкова и Уварова. «Петербургский листок»

Пока обстановка в стране не стала критической, особенных проблем с Думой у правительства не возникало.

Покладистость парламента обеспечивалась еще и тем, что председательствовал в нем октябрист М.В. Родзянко, сменивший на этом посту Гучкова еще в прежнем составе и сумевший сохранить расположение большинства. Михаил Владимирович был приемлем и для царя, поскольку был убежденным монархистом, камергером двора. По дальнейшей эволюции взглядов этого неконфликтного, осторожного человека можно проследить за тем, как центральная часть Думы постепенно левела и переходила в лагерь, враждебный самодержавию. Забегая вперед, скажу, что разрыв между Властью и Обществом, предрешивший падение монархии, произойдет, когда в августе 1915 года в Думе сформируется Прогрессивный блок из левых и правых либералов, то есть центр присоединится к оппозиции.

Казалось бы, при «думской монархии» парламент был низведен до положения декорации или же «свистка», в который выходил весь пар общественного недовольства. Люди читали газеты, восхищались дерзостью ораторов, и создавалось ощущение, что в стране происходит политическая жизнь, что есть народные представители, которые в будущем, может быть, чего-то добьются. На самом же деле самодержавие не допускало Общество ни к каким важным решениям, а при всяком затруднении попросту приказывало Думе завершить очередную сессию.

Но даже такой недопарламент представлял собой угрозу для российской государственной модели. В роковую минуту, когда Власть зашатается, вдруг окажется, что в стране есть альтернативный центр политической воли — легитимный и уже привычный. Тогда декорация перестанет быть декорацией.

Во второй части книги будет хронологически показано, как постепенно подготавливался и с какой неожиданной легкостью осуществился этот поворот.

Империей Россия стала двумя веками ранее, в результате грандиозных преобразований Петра Великого. Обрела статус великой державы, разрослась в западном, восточном и южном направлениях. На пике своего военного могущества почти в одиночку выдержала французское (на самом деле всеевропейское) нашествие и после взятия Парижа на сорок лет даже превратилась, как выразились бы теперь, в сверхдержаву, диктовавшую свою волю половине континента.

Однако имперский формат имеет не только преимущества, но и серьезные дефекты. В сущности, он сам по себе — болезнь, только уже не специфически российская. Главное отличие империи заключается в том, что она, подобно газу, стремится занять всё доступное пространство. Империя должна все время расти и расширяться, а затем защищать добытое пространство и завоеванное влияние.

К началу XX века в мире сложилось несколько таких образований. Британская, французская, австро-венгерская и российская империи считались ветеранами, самая старая, турецкая, уже совсем одряхлела. Кроме этих уже традиционных конкурентов появился молодой хищник — германская империя, а далеко на востоке набирала силу Япония, к которой, впрочем, европейцы пока всерьез не относились. Соединенные Штаты тоже вели себя по-имперски, занимая новые территории военной силой.

В двадцатом столетии империи распадутся — одни раньше, другие позже. Наступит эпоха нового глобального экспансионизма, культурно-экономического, и сохранит свои позиции только Америка, которая раньше всех переориентируется с «жесткой» силы на «мягкую».

Самым слабым членом «имперского клуба» окажется Россия, которая развалится первой — и единственной из лагеря стран-победительниц в Первой мировой войне. Не понадобится даже военного поражения, как в случае Германии, Австро-Венгрии и Турции. Окажется достаточно внутренних болезней.